Она не встала при моём появлении — полагаю, что понадобилось бы двое, а то и более, сильных мужчин, чтобы поднять её на ноги — но приветствовала меня высоким щебечущим голосом и указала на кучу подушек близ себя. Сдерживая изумление с присущим мне обычным savoir faire[138], я вежливо поклонилась и уселась.
Ментарит не сопровождала нас, так что пришлось обходиться без переводчика. Это оказалось преимуществом, а не помехой, потому что мои промахи и своеобразный акцент привели дам в восторг (больше всех веселилась Её Величество), и смех растопил лёд общественных условностей. Но смех был добродушный; королева точно так же веселилась, пытаясь произнести приветствие на английском. Я не могла противиться искушению и спросила, сколько ей лет. После продолжительного обсуждения и подсчёта на пальцах (как своих, так и придворных дам), она сообщила мне, что ей тридцать два. Вначале я не поверила своим ушам, но по зрелом размышлении поняла, что она могла бы стать матерью в нежном четырнадцатилетнем возрасте — то, что даже сегодня порой происходит в Египте и Нубии с несчастными девушками. Выходило, что и Настасену, и Тареку, родившемуся в том же году, по восемнадцать лет — юноши по английским стандартам, но не по меркам этого общества. Должно быть, они отрезали «косички молодости»[139] ещё до того, как стали подростками.
Невинное любопытство Её Величества и чрезмерное гостеприимство свели на нет все попытки других вопросов. Невероятные количества еды и питья буквально задавили на меня. Хотя я делала всё возможное, опасаясь проявить невоспитанность, но не обладала силами поглощать столько же пищи, сколько королева и придворные дамы, и отсутствие аппетита у меня огорчило Её Величество. Сжав мою руку, она сочувственно покачала головой. Что же у меня за муж, раз морит меня голодом?
Я не могла придумать ответ, который оправдал бы Эмерсона, не оскорбляя Её Величество, так что просто напрягла мускулы и улыбнулась, чтобы показать, что наслаждаюсь совершенными здоровьем и счастьем. Решение оказалось удачным, ибо отвлекло королеву и обратило её внимание на мой наряд. Пришлось показать каждый предмет на поясе и объяснить его назначение. Придворные дамы столпились рядом и внимали мне, затаив дыхание. Мой зонтик имел колоссальный успех: они поняли его предназначение, так как сами пользовались различными устройствами для защиты от солнца, но механизм просто очаровал женщин, и мне пришлось раскрывать и складывать его дюжину раз, прежде чем они устали наблюдать за процедурой.
Я рассчитывала подарить его королеве, но не решалась расстаться с любым возможным оружием. Вместо этого, когда она указала, что аудиенция окончена, подарив мне искусный золотой браслет с собственного запястья (который скользнул вверх к моему плечу, да и там оказался велик), я преподнесла ей свой набор для шитья. Для меня это не было большой потерей, но произвело поистине сверхъестественный эффект. Изящные блестящие иглы, тонкие цветные нитки вызвали всеобщее восхищение. Когда я откланивалась, то увидела, что одна из фрейлин отчаянно сражалась с иглой в попытках вдеть в неё нить, а сияющая королева водрузила серебряный напёрсток на кончик мизинца.
Прогулка назад принесла некоторое облегчение моим страданиям после пиршества, но стол, накрытый для обеда, не пробуждал аппетита, даже если бы я не обнаружила, что присутствие мужа приятно отвлекает. Он ругал меня за долгое отсутствие таким весёлым голосом, что я поняла: вероятно, он узнал что-то интересное. Но просветить меня, однако, совершенно не спешил. А вместо этого подвинул мне кресло и спросил, как я провела утро.
— В еде, — ответила я, подавляя недостойный звук пресыщения. — И больше я не в состоянии съесть ни кусочка.
— Я тоже. — Эмерсон с отвращением взглянул на блюда с рагу и свежими фруктами. — Муртек был исключительно гостеприимен. А тебя угощала Верховная жрица, Пибоди?
Я объяснила.
— Эмерсон, ты должен нанести визит королеве, — заявила я. — Если не считать красоты, она выглядит так же, как королева Пунта на барельефах из храма Хатшепсут! Помнишь эту огромную пухлую фигуру рядом с крошечным осликом[140]?
— Один из многих признаков того, что древние египтяне обладали чувством юмора, — с усмешкой согласился Эмерсон. — Королевы Мероэ создавались по единому принципу. Так ты не думаешь, что Её Величество — очередная Агриппина или Роксолана[141]?
Его упоминание об амбициозных королевских матерях Рима и Турции ничего не значило для наших компаньонов, но, конечно, я поняла, что он имел в виду.
— Нет. Мне удалось задать ей несколько вопросов о её сыне и наследовании престола; она просто ответила, что это решит бог, и я готова поклясться, что она именно так и думает. Ты же знаешь, я отлично разбираюсь в людях…
Эмерсон фыркнул.
— Кроме того, её крайняя тучность существенно затрудняет как умственную, так и физическую нагрузку. Интересно, — продолжала я, поражённая внезапной мыслью, — не это ли объясняет размер королев Мероэ? Откармливать их, как гусей — возможный способ удержать женщин от вмешательства в дела государства; и, надо признаться, более гуманный метод, чем убийство или лишение свободы.
Эмерсон задумчиво воззрился на меня. Затем с сожалением покачал головой.
— Обоим нам с тобой известны лица, страдающие ожирением, но обладающие энергией не меньшей, чем другие. И некоторые из мероитических барельефов изображают королев, пронзающих копьём пленников с девичьей энергией и энтузиазмом.
— Верно. — Я заставила себя проглотить кусок рагу. — Сомневаюсь, что стоун-другой[142] прибавки к весу изменит мой характер.
— У меня нет никаких сомнений по этому вопросу, — заявил Эмерсон. — И надеюсь, ты удержишься от соблазна поэкспериментировать. Больше ты ничего интересного не узнала?
— Да нет. А как насчёт тебя?
— Даже смотреть на еду не могу, — объявил Эмерсон, отодвигая стул от стола. — Если ты закончила, Пибоди, идём в сад.
До сих пор мы не сказали ничего, не известного ранее нашей свите, но я видела, что мужу необходимо обсудить со мной несколько личных вопросов, и размышляла, как бы нам потактичнее избавиться от сопровождения. Приглашение приобщиться к трапезе, к которой мы едва притронулись, отвлекло мужчин; когда дамы последовали за нами, я послала их искать Рамзеса. Он пропадал невесть где целое утро, так что моя материнская забота не была такой уж притворной.
— Ну? — настоятельно спросила я, когда мы оказались у бассейна. — Ты видел Тарека?
— Нет. Мне сообщили, что оба принца заняты государственными делами. Однако Муртек радушно принял меня, уделив мне целое утро. Мне нравится старик, Пибоди; у него ум истинного учёного. Он — единственный взрослый, у которого хватило любознательности, чтобы изучить английский язык с помощью Форта и расспросить его о жизни во внешнем мире.
— Английский Муртека не так хорош, как у Тарека.
— Муртеку в изучении языка препятствовал возраст. Юноша воспринимает чужеродные звуки с большей готовностью. Интеллект Тарека, безусловно, высок. По словам Муртека, он был лучшим учеником Форта, усердно занимавшимся, в отличие от многих других молодых людей, потерявших интерес и забросивших учёбу. Муртек поступил точно так же, как Тарек. Он говорил о Форте с чувством, звучавшим, как искренняя привязанность. Он обладает редчайшим и замечательным качеством любознательности — любовью к знаниям ради них самих. Слышала бы ты, как он расспрашивал меня — о нашем правительстве, нашей истории, даже нашей литературе. В какой-то момент я действительно нашёл себя, пытаясь объяснить фразу из монолога Гамлета — «моя тугая плоть[143]».
— Шекспир?! — воскликнула я. — Эмерсон! Ты понимаешь, что это значит? Муртек показал тебе книгу?
