— Но почему иероглифы? — вопросила я. — Не только Святая Гора, но здесь — древнеегипетское обозначение воды. А вот опять, знак для… обелисков, что ли? Или башен, возможно?

— Или столбы, — вставил Рамзес. — Нарисовано не очень аккуратно. Я считаю, мистер Форт обладал некоторыми знаниями иероглифов; он сознательно мог использовать знаки, известные лишь немногим, на случай, если карта попадёт в чужие руки.

Эмерсон размышлял над бумагой. Его трубка погасла; Реджи вытащил свою из кармана, набил её и предложил Эмерсону спичку.

— Спасибо, — рассеянно сказал Эмерсон. — Копия выглядит гораздо чётче, чем оригинал. Вы уверены в этих арабских цифрах, Фортрайт? Ибо они, скорее всего — показания компаса, и любая ошибка в записи может быть в буквальном смысле смертельной.

Реджи заверил, что переписал номера абсолютно точно. Должна по секрету признаться читателю: я не поняла, что цифры могут быть показаниями компаса. Волнение, заставившее моё сердце биться сильнее, не имело ничего общего с дрожью, охватившей меня, когда я узнала, что эти цифры — нечто большее, чем простая фантазия. Кто-то прошёл этот путь; кто-то вписал эти цифры. А там, где прошёл один, могут пройти и другие.

Потребовалось три дня, чтобы снарядить экспедицию Реджи. Нам удалось добиться удивительных результатов, что заняло бы гораздо больше времени, если бы не энергичная помощь Эмерсона — и тот факт, что к концу этого срока мы наняли каждого желающего мужчину и каждого здорового верблюда. Группа была малочисленной, опасно небольшой для подобного путешествия, но верблюдов просто больше не было. Эмерсон упоминал об этом удручающем факте не один раз, но предупреждения не оказывали ни малейшего действия на Реджи.

Самоотверженность и мужество юноши сильно взволновали меня — и порядком удивили, если говорить откровенно. Очевидно, ему требовалось некоторое время, чтобы решиться, но, как только это случилось, ничто уже не могло заставить его отступить. Хотя Эмерсон никогда не говорил об этом Реджи, но у него тоже сложилось благоприятное впечатление о молодом человеке. Он откровенно признался мне в своих чувствах в ночь перед отбытием Реджи, когда мы беседовали, лёжа в палатке. (Разговоры — единственное, чем мы нынче могли заниматься, поскольку спальню теперь с нами делил Рамзес. Эмерсон отреагировал на эту ситуацию спокойнее, нежели я ожидала; единственный признак возмущения, который он выказывал — непрестанно курил свою ​​несчастную трубку).

— Я никогда не думал, что он дойдёт до такого, — вполне определённо выразился Эмерсон. — Проклятый молодой идиот! Порой мне хочется немного покалечить его, чтобы не дать возможности воплотить в жизнь подобное безумие.

— Неужели всё действительно так опасно, Эмерсон?

— Не задавай дурацких вопросов, Пибоди. Отлично знаешь, как я выхожу из себя, когда ты притворяешься обычной пустоголовой женщиной. Конечно, это опасно.

Приступ кашля помешал мне ответить. Эмерсон курил, и воздух в палатке был весьма спёртый. Через некоторое время Эмерсон продолжал:

— Прости меня, Пибоди. За эти дни мой характер малость испортился.

— Знаю, милый. Я тоже чувствую угрызения совести. Ибо, если бы мы в пылу энтузиазма не забылись и поддерживали первоначальный скептицизм по поводу поисков мистером Фортом погибшей цивилизации, Реджи, возможно, не принял бы такое решение. Можно даже сказать — он пошёл на этот шаг, чтобы помешать нам рисковать своими жизнями. Что может быть благороднее!

— О, прекрати, Пибоди! — крикнул Эмерсон. — Как ты смеешь говорить, что я чувствую угрызения совести? Я не чувствую ничего. Я сделал всё, что мог, чтобы отговорить его.

Я приложила руку к его губам.

— Разбудишь Рамзеса.

— Рамзес не спит, — пробормотал Эмерсон. — Это невозможно. Ты спишь, Рамзес?

— Нет, папа. События завтрашнего дня должны вызвать у любого вдумчивого человека самые серьёзные размышления — удивление, сомнение и исследование. Однако против возможной катастрофы предприняты все возможные меры предосторожности, не так ли?

Эмерсон не ответил — он потихоньку покусывал мои пальцы. Полученные таким образом ощущения были весьма примечательны и указывали, насколько эффективно талантливый и творческий человек может преодолеть ограничения, возникающие в связи с наличием маленького и бодрствующего ребёнка.

— Да, конечно, Рамзес, — ответила я несколько рассеянно. — Мистер Фортрайт поклялся вернуться сразу же, если он не найдёт первую же из отметок на карте, а его верблюды — лучшие…!

— Что-то не так, мама? — встревожился Рамзес.

Я не буду описывать, чем был занят Эмерсон; это не имеет никакого отношения к повествованию.

— Нет, Рамзес, — сказала я. — Как раз наоборот. То есть… хватит беспокоиться. Отправляйся спать.

Но, конечно, он этого не сделал. И после того, как Эмерсон зашёл так далеко, как только мог, не привлекая внимания Рамзеса, ему пришлось остановиться. Ещё долго после того, как ровное дыхание мужа возвестило его капитуляцию перед Морфеем[83], я лежала с открытыми глазами, смотрела на возвышавшийся надо мной тёмный холщовый потолок палатки и задавала себе тот же вопрос, который задал мне Рамзес. Все ли возможные меры предосторожности приняты? Только время покажет.

Караван должен был выступить на рассвете, но на Востоке никогда и ничего не происходит вовремя. Уже ближе к полудню Реджи наконец-то оседлал верблюда. Тот неуклюже поднялся на ноги, соблюдая обычай своих собратьев; Реджи покачнулся и схватился за луку седла обеими руками. Эмерсон, стоя рядом со мной, вздохнул.

— Не пройдёт и мили, как он грохнется наземь.

— Тише, — пробормотала я. — Не обескураживай его.

По крайней мере, верблюд был в хорошем состоянии — один из дорогих белых беговых мехари[84], любимцев бедуинов, и я даже не пыталась спрашивать, как Эмерсон убедил его владельца расстаться с ним. Остальные звери были лучшими из тех, за кем я ухаживала. Военные власти наотрез отказались что-либо предоставить нам. Но, увидев, насколько мои лекарства эффективны, некоторые из местных шейхов привели своих верблюдов ко мне для лечения. С помощью непомерных платежей Реджи удалось их нанять для себя. Четверых верблюдов нагрузили пищей и водой. Последняя, естественно, была жизненно необходима; она содержалась в козьих мехах, каждый из которых вмещал чуть более двух галлонов[85]. Реджи сопровождали четверо слуг. Трое из них были местными; четвёртый — Дауд, один из нубийцев, прибывших вместе с Реджи. Он был на редкость невзрачным созданием с огромной грязной чёрной бородой и бельмом на одном глазу, но эта внешность искупалась преданностью своему хозяину. Остальные слуги наотрез отказались идти.

Реджи осторожно отнял одну руку от седла и приподнял шляпу. Солнечный свет придал его чертам строгость рельефа и пробудил золотые блики на гладкой, напомаженной поверхности каштановых волос.

— Прощайте, миссис Эмерсон, профессор, мой юный друг Рамзес! Если нам не суждено увидеться снова…

— Гоните подобные мысли, Реджи! — расстроенно воскликнула я. — Укрепите сердце и верьте в Присутствие Того, кто защищает доблестных. Я буду молиться за вас!

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — проворчал Эмерсон. — Не забудьте свои обещания, Фортрайт. Если чёртова карта является точной, вы должны найти первый ориентир — башни-близнецы — в конце третьего дня путешествия. Можете выждать ещё один день, если желаете — еды и питья вам должно хватить дней на десять — но затем непременно поворачивайте назад. Невозможность найти первый ориентир означает, что карте нельзя доверять. Если вы не найдете его — понятно, но если найдёте — немедленно отправляете к нам гонца.

— Да, профессор, — ответил Реджи. — Мы это уже несколько раз проходили. Я дал слово, и даже если бы я склонен нарушить его, что мне и в голову не приходило, я надеюсь, что достаточно разумен для того, чтобы осознавать сопутствующий риск…