Ей показалось, что Саша от выпитой водки начал звонко и часто икать, но он так смеялся — от выпитой водки. Отикав, зло удивился:

— Я что — лох с бестолковкой вместо головы? Как смотрят на жалобщика… Значит, у тебя нет ни связей, ни братанов, ни денег.

И тут же успокоился, словно нашел решение. Теперь ходил по комнате сосредоточенно, что-то обдумывая. Она ждала недолго, потому что Саша буркнул вроде бы никому:

— Ловят на живца…

— Что?

— В башке у меня не мозги, а пенопласт. На хрена вырвал тебя из дому? Только дал повод… Тамара, собирайся.

— Куда?

— Вернешься домой. Выйдем вместе, а на улице разбежимся.

— И когда появишься?

— Позвоню…

Что ей собираться? Чемодан еще не распакован. Они покидали квартиру в каком-то нервозном темпе. Когда Саша вертел ключ в замке, соседняя дверь выпустила пожилую женщину. Она кивнула:

— Здравствуй, Сережа.

Уже внизу Тамара спросила:

— Почему назвала тебя Сережей?

— У нее склероз.

Исчезновение лейтенанта Чадовича всполошило РУВД. Случалось, что сотрудники гибли, но не пропадали бесследно. Весь оперсостав, все участковые и вся агентура были подчинены единой цели — собирать любую информацию о лейтенанте. Даже ГАИ включилось и автомобили осматривали придирчивее.

Были опрошены знакомые и подруги Самоходчиковой. Ее квартиру взяли под плотный круглосуточный надзор. В больнице дежурил оперативник на случай ее звонка.

Майор Леденцов никак не мог взять в толк, почему Чадович не позвонил и никак о себе не дал знать. Не успел? Майор был готов выгнать из милиции оперативника, который дежурил в тот день у квартиры и не проследил, куда направились Шампур с девицей. Впрочем, оперативник объяснил: Чадович сам пошел за ними, отпустив его до вечера.

А криминальная жизнь в городе продолжалась, выплескивая свои грязные волны на РУВД…

В один час пятьдесят минут ночи группа парней в количестве двадцати человек ворвалась в кафе геев — бить «голубых». Схватка вышла жестокой и долгой, затихшая под утро при помощи ОМОНА. В кафе живого места не осталось. Модные шторы были скручены и сорваны; красивые новые светильники из витражного стекла вызолотили пол бисером…

И жертвы. Трупов не было, но полно тяжких и менее тяжких телесных повреждений. Прокуратура возбудила уголовное дело. Все свободные сотрудники подключились к нудному процессу выяснения: кто, кого, как?..

Человек пятьдесят задержанных доставили в РУВД для сортировки. Капитан Оладько брал объяснение у странной щетинистой личности с накрашенными губами и пахнувшей дезодорантом, вином и жареным луком. Одна половина прически, которая торчком, краснела как раскаленная проволока; вторая половина, которая волнистая, лежала сиреневой плюшечкой.

— Вы что пишете? — удивился он, следя за ручкой капитана. — Разве я говорил, что «голубой»?

— А какой же ты?

— Не совсем «голубой»…

— Давай выразимся так: голубой в клеточку.

— Эту бумагу я подписывать не буду.

— А если голубой в полосочку?

Парень налился красной злостью, и, что интересно, одна щека стала под цвет огненной половины волос, а вторая, примыкавшая к сиреневой половине прически, лишь слегка поголубела. Капитан усмехнулся: голубой он и есть голубой — меняет окраску, как хамелеон.

— У тебя, небось, отца нет?

— Нет. А что?

— Он бы твои цветные волосы выдрал к такой матери…

Парень — по паспорту, парень — скривил крашеные губы презрительным изломом:

— Гражданин оперуполномоченный, отстали вы от западной цивилизации…

— А гомосексуализм — это западная цивилизация?

— Не только…

— Ну да, еще наркота, проституция, кровавые фильмы и порнуха.

— А у нас нет?

— Есть, но мы не зовем это цивилизацией.

Гомик не боялся капитана, потому что в драке не участвовал, никого не трогал, не успели избить его, а был лишь свидетелем, видевшим конец потасовки. Капитан понимал нелогичность ситуации: милиция гомиков не любит, а защищает. Уже несколько нападавших задержаны.

— Сейчас много молодежи нетрадиционной сексуальной ориентации, — высказался парень научно.

— И почему же?

— Генетическая предрасположенность.

— Не генетическая, а мода: с запада да друг с друга пример берете.

— Если хотите знать, я бисексуал!

— Ага, и знаешь почему? Физически ты не очень-то развит, образования нет, специальности не имеешь, книг не читаешь, дела серьезного не нашел… Ты никто! Но выкрасил волосы под индюка, живешь с мужиками — уже выделяешься, уже личность. Бисексуал! Пидор поганый — вот ты кто…

Капитан словно выплюнул эти слова, но сильнее слов давил взглядом, сухим и крепким, как и его тело, — костяной взгляд. Гомик подался в сторону. Но взгляд вдруг обмяк и как бы стал тускнеть, как лампочка без накала; нет, не обмяк, а перешел в другое состояние — в тихое бешенство. Капитан подтвердил его, тихое бешенство: вскинул руку со сжатым кулаком и направил в парня. Тот попробовал уклониться… Из кулака, словно выщелкнутый злобной пружиной, выскочил указательный палец, похожий на алюминиевый стержень. Он ткнул в грудь с такой силой, что парень едва усидел на стуле.

— Применяете насилие, да?

— Что у тебя на куртке? — Палец уперся в то, о чем спрашивал капитан.

— Значок.

— С каким изображением?

— Медуза Горгона. А что?

— Где взял?

— Не помню.

— Придется посидеть в камере…

— Зачем?

— Пока не вспомнишь.

— Шизофрения, да и только… У бомжа выменял.

— На что?

— Я купил ему бутерброд с яйцом и килькой, а он мне значок.

— Где этот бомж?

— Подвалов в городе много. Впрочем, он любит сидеть в пабе.

— Где?

— В пивнушке на Московском проспекте.

— Едем.

Капитан буквально выволок ошарашенного парня на улицу, связался по мобильнику с Леденцовым, получил разрешение взять машину и помчался на Московский проспект, на самое его начало. Он понимал, что вся эта горячка может быть пустой, как гильза после выстрела. Не исключено, что Горгон медуз наштамповали тысячами; что бомж нашел значок где-нибудь на панели; что значок дал ему другой бомж, который умер, отравившись неустановленной жидкостью; что вообще не помнит, откуда значок, и никогда не вспомнит… Ниточка. Но в оперативной практике редко к преступнику ведет веревочка.

Пивная оказалась длинным залом, уставленным такими же длинными грубоватыми столами, ничем не покрытыми. Ни официанток, ни женщин, ни музыки. Плотное скопление ребят, как тюленей на побережье. В конце зала была стойка, куда клиенты бегали за пивом. Коньяк и водку здесь почти не пили.

— Вот сидит, — сказал бисексуал.

На отшибе, у входа, один, почти полулежал на столе человек. Капитан подошел и сел рядом…

Куртка замшевая, но из-за грязи утратила первоначальный цвет — не Чадовича куртка. Волосы опять-таки от грязи серые и на затылке сбитые в колтун, похоже, из-за спекшейся крови — не Чадовича белокурые локоны. Лицо осунувшееся, землистое и напряженное, как у заики, когда тот мучается непроизносимым словом — не Чадовича лицо. Глаза…

— Вы мне… купите… бутерброд?

— С чем?

— Самый дешевый. С яйцом и килькой… И голос не его, осипший, безжизненный, механический. А глаза…

— Вы кто? — спросил капитан.

— Мне не верят. Чудовище я… Из леса…

А глаза… Беспомощность добавила им голубизны почти до прозрачности: казалось, за ними, за глазами, сразу начинается небо.

— Так кто вы? — повторил Оладько.

— Ча… Чудовище я…

— Шизанулся парень, — подсказал бисексуал. — Всех убеждает, что он чудовище.

Капитан встал и обнял бомжа за плечи.

— Он хочет сказать, что его фамилия Чадович.

Как верная собака не отходит от хозяина, так и Тамара подсознательно старалась не удаляться от телефонного аппарата. На кухню лишь заскакивала и дергалась при дребезжании кастрюльки, принимая дребезжание за звонок.