Он рассказал мне все, когда увидел, что я в состоянии слушать и понимать. Моя мать сошлась с ним от одиночества. Отец не отпускал ее в город, а в этой глуши не из кого было выбирать. Они встретились случайно. Мать отправилась на прогулку и ушла слишком далеко от дома… И если с первого взгляда он показался ей уродом, то в его глазах, она тоже не была красавицей. И потом, они жили по соседству… Их разделяло только несколько километров выжженной солнцем земли, и с этой точки зрения, они были равны. Она привыкла к нему…

Там, за их захолустной деревней, говорил он мне, простирается огромный мир. Там тоже города, машины и заводы, войны и революции, преступления и жертвы… Законы, которые нужно соблюдать, и беззакония… Весь мой мир отражен в их мире, как в зеркале, а зеркало стоит в таком глухом углу, где никого это не интересует. В поселке на моей стороне многие знают… Но молчат. Потому что в деревне ссориться с соседями не принято.

И на моей стороне все давно привыкли к тому, что почтальон может привезти газету, напечатанную иероглифами. А сюда иногда попадают наши газеты. Их читают, хотя и с трудом, в основном — объявления. Из них можно узнать много полезного… Так ко мне попала моя служанка. В ее деревне работы не было.

Мой отец отсюда, и поэтому меня они не съедят. Они едят… Да, людей. И не видят в этом ничего ужасного. Насколько я понял, они ловят случайных путников на дорогах. Иногда, накануне своих больших праздников, промышляют в поселке. Но мясо для них — деликатес, поэтому жертв немного. Да и все их праздники давно уже у нас известны, так что в определенные дни люди просто стараются оставаться дома и относятся к этому философски. Сила привычки…

Впервые показался на улице. Сделал несколько неуверенных шагов, потом еще несколько. Он шел рядом, поддерживая меня под локоть. Народу было немного, но перед магазином стояла молодежь. Увидел знакомое лицо — если это можно назвать лицом. Она обрадовалась, кинулась ко мне, я закричал… Он меня унес обратно в дом. Снова затмение.

Выяснилось, что моя бывшая прислуга считается местной красавицей. Она бедная, но порядочная — так сказал мне отец. Я уже видел других девушек — верно, они еще уродливее… Или я просто к ней привык? Она приходит иногда в гости и смотрит так умильно, что меня тошнит… Стараюсь больше спать и не думать. Главное, не думать.

Единственная надежда — что я безнадежно сошел с ума и теперь просто-напросто коротаю время в смирительной рубашке, напичканный наркотиками, затерянный в тумане, в кошмарных снах. Сошел с ума от стояния в бесконечных очередях, и никуда не выезжал из города, и не возвращался в родительский дом, и не было ничего, не было! Когда я думаю об этом, становится легче.

Бежать? Если бы меня удерживали туг насильно, я бы бежал. Я бы отдал жизнь, чтобы сбежать. Но меня никто не держит, они считают меня своим. Я могу покинуть эту деревню в любой момент, но именно поэтому и остаюсь. Свобода может связать хуже рабства. У меня есть право выбора, и я медлю… Медлю… И куда бежать после того, что стало с Александрой? После того, как узнал про своего отца?

Здешняя мясная лавка…

Обращаются со мной — лучше некуда. Живу в доме отца, он от меня почти не отходит. У него большая семья, но он с любовью говорит о моей матери, объясняет, что расстались они только потому, что она хотела, чтобы я родился и вырос на другой стороне. Он не смог ее отговорить и сам отвез к деду. Но зачат я был тут.

Говорю уже свободно, читаю тоже. У него на книжной полке тоже есть собрание сочинений Эдгара По! В переводе…

Это, как подойти к зеркалу и увидеть там вместо себя уродливое чудище. Но чудище повторяет твои движения и гримасы, и вот ваши пальцы соприкасаются на стекле: твои — снаружи, его — изнутри… И это кошмар, но это и правда, потому что зеркала не лгут. Даже кривое зеркало отражает тебя, и только тебя, и спорить с этим невозможно.

Он называет меня «сынок». Он — это все, что у меня осталось на свете. У него на столе в кабинете стоит фотография моей матери. И еще одна — он и моя мать за свадебным ужином, вокруг чудовища, а на столе…

Обмороки прекратились, теперь мне гораздо лучше. Жизнь продолжается. Чтобы вернуться обратно, достаточно сесть в машину и несколько часов подскакивать на сельских проселочных дорогах… Так просто, что даже смешно. Так просто, что невозможно.

Мне некуда возвращаться, не к кому. Моя семья здесь. Я уже получил новый паспорт — кстати, безо всяких проволочек, и скоро женюсь на самой красивой девушке в деревне. Правда, она бедна, но зато очень порядочна, замечательно готовит и обожает меня до безумия. До такой степени, что носит меня на руках.

Ее зовут Лигейя.

Следующую страницу я напишу на языке, который никто из вас не поймет.

Боб ГРЕЙ

КАМЕРА ХРАНЕНИЯ

Наконец-то ему доверили настоящее дело. Тони Монтечино был счастлив. Перспектива оказаться на электрическом стуле его не пугала.

Он шел по улице и насвистывал, радуясь редким лучам солнца, пробивающимся сквозь частокол небоскребов. Кейс приятно оттягивал руку. Пятьсот тысяч долларов мелкими купюрами — вес не слишком большой, но ощутимый. Пластиковую взрывчатку, укрытую в стенках «дипломата», в расчет можно не принимать — легкая вещь, но мощная.

Тони сунул руку в карман куртки, достал ключи от автомобиля. Ключи были нанизаны на металлическое кольцо. На нем же болтался пульт-брелок управления автосигнализацией. Четыре кнопки на пульте имели различные, но одинаково мирные функции, а вот если быстро нажать в такой последовательности — 1, 4, 2, 3 — раздастся взрыв. Кейс разлетится в клочья, как и человек, который держит его в руках.

И начнется война. Впрочем, война между кланами подспудно идет уже не один год, и смерть Джо Фостера может стать рубежом, после которого победа Маурицио Фаринелли не будет вызывать сомнений. Сознание, что и он приобщен к этому великому делу, наполняло Антонио Монтечино гордостью. Он погладил пальцем брелок и убрал его. До поры.

— Запомнишь? — спросил дон Маурицио. — 1, 4, 2, 3.

— Запомнил, — почтительно наклонил голову скромный «солдат» мафии.

— Повтори.

— 1, 4, 3, 2. Простите. 1, 4, 2, 3.

Дон Маурицио поджал губы. Тони и не подумал обидеться. Если и были у него какие-никакие достоинства, так это исполнительность, во-первых, и скептическое отношение к своим умственным способностям, во-вторых. А еще — бесстрашие, отчасти являющееся следствием того и другого.

— Все будет в порядке. Обещаю! — поклялся он.

Дон промолчал.

«Все будет в порядке», — твердил Тони, уворачиваясь от прохожих, норовящих задеть его плечом. Что хуже — они могли зацепить кейс: высокий мужчина, банковский служащий по облику, чуть не наподдал его коленом, а юная мамаша едва не ударила коляской. Собственная жизнь не слишком беспокоила Антонио Монтечино. Он был фаталистом — чему быть, того не миновать. Но, как человек богобоязненный, считал величайшим грехом лишить жизни ни в чем не повинного. Вот и уворачивался… Правда, дон Маурицио уверял, что от случайного сотрясения взрывчатка не сдетонирует, но лучше подстраховаться.

Тони перешел улицу и остановился у дверей супермаркета. Взглянул на часы. Нахмурился. Его усердие обернулось тем, что он явился раньше назначенного срока.

— Ты войдешь в магазин в полдень, — говорил Фаринелли, — и сдашь кейс в камеру хранения. Это металлические ячейки, как на вокзалах, с ключами. Заперев бокс, возьми магазинную тележку. Веди себя естественно, набери чего-нибудь… Ровно в 12.07 ты должен быть у полок с арахисовым маслом. Джо Фостер явится сам, эти полмиллиона он никому не доверит. Незаметно отдашь ему ключ от ячейки — и к кассе. На улице подойдешь к витрине книжного киоска. Отражение покажет, как Джо Фостер садится в машину. Когда автомобиль вывернет на проезжую часть, нажмешь кнопки. В каком порядке?