Я не знал, что и подумать. Неужели я слишком мало предлагаю? Почему эти женщины, откликнувшиеся на объявление, вели себя так резко, будто я их оскорбил? Здесь даже самые незначительные деньги считаются целым состоянием. Ведь больше некуда пойти…

В тот день я больше не ждал визитов и, когда почти в полночь в дверь постучали, сперва испугался, но потом решил, что это какой-то проезжий, сбившийся с дороги и увидевший свет в окне моего дома. Я долго смотрел в щелочку, но так и не смог различить ничего, кроме приземистой фигуры, понуро склонившейся на крыльце. Я спрашивал, кто там, но мне не отвечали. Наконец, я открыл дверь, и свет упал на стоявшую передо мной женщину.

Несчастная!

Она была горбата и одета как нищенка. От нее не пахло, но лохмотья были в таком виде, что я, не задумываясь, подал бы ей милостыню. И собирался было подать, но тут она подняла лицо и я отшатнулся.

Низкий, поросший черными волосами лоб. Курносый нос, задранный кончиком почти к переносице, так что через ноздри, казалось, можно было разглядеть ее мозг. Круглые черные глаза, бессмысленные и тусклые. Крохотный ротик, треугольный подбородочек, жалкая, сжавшаяся в комок фигурка… Словом, яркая иллюстрация последствий деревенского алкоголизма.

— Что тебе надо? — спросил я. — Милостыню?

Она прорычала что-то — именно прорычала, поскольку речь не походила на обычные человеческие звуки. Я увидел, что по ее подбородку стекает слюна. Существо оглядело сени и вдруг указало на стены, сделав несколько машущих движений.

— Чего? — не понял я.

Уродина улыбнулась. Лучше бы она не делала этого — улыбка была отвратительна. Эта женщина — а несчастное создание было женского пола — жестами показала мне, как она моет стены. Я начал догадываться.

— Ты хочешь тут работать? — в ужасе спросил я.

— Ы-ы-ы-! — радостно заревела она в ответ.

Я не знал, что сказать. Прислуга была мне нужна, но это убожество, рядом с которым я даже не мог находиться без отвращения…

— Тебя кто-то прислал?

— А-о-о…

Она развела руки и сделала вид, что листает. Я понял:

— Объявление в газете?

— Ы-ы!

Ну что мне было с ней делать? Какой-то сердобольный односельчанин оказал ей медвежью услугу, растолковав смысл моего объявления и послав ко мне. Он, вероятно, думал, что девица вполне пригодна для услуг в таком несложном хозяйстве, как у меня. Но… Я даже человеком ее назвать не мог. Она тупо смотрела на меня совиными глазами и продолжала рыгать или икать — вполне приветливо, вероятно.

— Ты оттуда?

Я указал в сторону поселка, но она немедленно указала в противоположном направлении. Отсюда я сделал вывод, что она все-таки понимает человеческую речь. Однако ближайшая деревня в той стороне находилась за несколько часов езды. Я сам никогда там не был, но в поселке так говорили… Значит, это несчастное создание шло почти сутки по выжженной равнине, чтобы попытать счастья… У меня в груди что-то дрогнуло. Как велика была наивность этой девушки, полагавшей, что ее внешность и развитие могут кого-то удовлетворить! Она была отвратительна… И доверчива до невероятности. Уродина снова указала в ту же сторону и энергично заявила:

— Эу-ее.

— Ну ладно, — решился я, глядя, как опускается тьма над равниной. — Пока заходи. Сегодня будешь спать тут.

Не мог же я ее прогнать! Я указал ей на старый матрац, валявшийся в сенях. Она недоверчиво его осмотрела, ощупала и вдруг, упав на колени, поцеловала, будто давала присягу. Через мгновение она уже скрючилась на нем и, судя по всему, уснула. Я содрогнулся от жалости. Это жалкое ложе показалось ей царской постелью!

На другое утро я проснулся оттого, что меня оплеснули водой. Я подскочил на постели и обнаружил, что убогая окатывает стены моего дома из ведра и заливается при этом идиотским смехом.

— Дура! — заорал я спросонья. — Что ты делаешь?!

— Н-га! — рявкнула она и снова окатила меня водой. А потом послала мне очередную улыбку, от которой меня чуть не стошнило. Это создание всерьез считало, что оказало мне услугу.

— Пошла вон! — Я вскочил и, схватив ее за плечи, вытолкал на крыльцо. — Туда!

И показал в ту сторону, откуда она, по ее собственным указаниям, явилась. И вдруг в ней произошла перемена. Она скорчилась, будто креветка, пала на землю и тихонько зарыдала, пытаясь поцеловать мои ноги. Я отшатнулся. Эта деревенская идиотка была невыносима в своем унижении… И ужасно жалка.

— Ладно, сперва поешь. — Я вынес ей из дома кусок хлеба и ломоть копченой колбасы. — Но потом иди!

Она схватила бутерброд, впилась в него мелкими острыми зубками и вдруг отбросила с выражением крайнего отвращения. Я возмутился:

— Не нравится? Тогда пошла отсюда!

Она подняла на меня бессмысленный взгляд, встала и, шатаясь, балансируя горбом, отправилась к калитке.

Однако вечером, выглянув в окно, я снова обнаружил ее во дворе. Она подметала пыль, высоко вздымая ее старым растрепанным веником. Увидев меня, дурочка застыла, мгновенно прикрывшись подолом, будто опасаясь удара. Но меня это уже не разжалобило. От нее просто тошнило.

— Пошла вон, — громко сказал я. — Ну иди, иди отсюда!

— А-о-о… — проныла она в ответ.

— Ты не нужна мне тут.

Вместо ответа она снова замахала веником. Я едва успел закрыть окно и спрятаться от пыли.

Уже давно наступила ночь, а во дворе все слышались маниакально равномерные, шаркающие звуки. Она подметала двор — эта бессловесная тварь, даже не умеющая назвать свое имя. Наконец я не выдержал и открыл дверь.

— Ты тут еще? — спросил я темноту.

Оттуда послышался долгий стон.

— Ну ладно, переночуй еще раз. Но завтра вон отсюда, слышишь…

Я не успел договорить. Горбатая тень бросилась на крыльцо и припала к моим ногам. А потом, неожиданно легко подняв меня на руки, перенесла на постель, уложила и, произнеся несколько идиотских слов, удалилась. Я лежал в темноте, оцепенев от изумления. Эта дура обладала поистине необычайной силой и совершенно невероятной преданностью. Даже Короля-Солнце не укладывали в постель с таким почтением.

Готовить она не умеет совершенно. Дом содержится в относительной чистоте, если не считать того, что она развела мокриц — уж слишком злоупотребляет водой. Дурочка упорно старается меня накормить и только понапрасну тратит консервы, делая дикую мешанку, будто для свиней. Сколько испорчено тушенки, рыбы, а уж овощи… Огород выглядит так, будто по нему прошелся слон. Каждый вечер я пытаюсь ее выставить и каждый вечер сдаюсь. Уж очень она несчастна, и ведь искренне старается… Ну что это такое! Мне снова пришлось ехать в селение.

— Пусть объявление повисит еще. У меня вроде бы есть прислуга, — сказал я продавцу. — Но она совершенно невыносима.

Он поднял на меня усталые глаза.

— В этой глуши других баб и не найти.

— Она убирается, будто пожар тушит, и все портит. Уже по всем углам плесень. А готовит так, что есть невозможно… Мешает все в кучу, а когда ругаешь ее, только ржет. Или плачет, когда как.

— Небось, дурочка? — со знанием дела спросил он.

— Совершенная. Прямо выставочный образец.

Продавец хмыкнул:

— Так чему удивляться? Дура — дура и есть.

— Но она все продукты перепортила! Мне такая прислуга не по карману!

— Погоди, — равнодушно ответил он. — Научится помаленьку. Тут у нас полдеревни таких, недоделанных. Они не злые, стараются… Лучше недотепа, чем стерва.

И покосился на заднюю дверь, где слышался визгливый голос его жены.

То, что злой моя служанка не была, я понял сразу. Как-то вечером, пытаясь съесть приготовленный ею ужин (дикое месиво) я отшвырнул тарелку и разорался на нее, как барин на крепостную. И каков же был результат? Она распростерлась передо мной на полу, рыдала, хватала мои ноги и пыталась что-то высказать. Но конечно, при ее ограниченных возможностях, ничего объяснить не смогла. Я быстро пришел в себя. Что я делаю? На кого кричу? Это несчастное существо не виновато в своем уродстве. Она кое-что понимает, во всяком случае, сразу улавливает, когда я недоволен, и раскаивается в своих ошибках. Значит, она все-таки разумна, эта кошмарная гарпия с грудью зрелой девушки и сердцем забитого ребенка. Оценивает, сопоставляет, пытается делать выводы… Идиоткой ее назвать нельзя, но судьба лишила ее членораздельной речи. И что мне оставалось делать? Выгнать ее? Послать туда, откуда пришла? А что у нее там — наверняка, ничего хорошего, если она так цепляется за эту работу. Оставить у себя?