Но даже с близкого расстояния понять архитектуру храма было непросто. Его не зря называли Зеркальным — стены его то ли и в самом деле были сплошь увешаны многочисленными начищенными до блеска зеркалами, то ли были покрыты какой-то специальной краской, создающей зеркальный эффект. В любом случае, они ярко сверкали и отражали весь окружающий мир, отчего порой его отдельные части попросту сливались с ним, теряясь из вида.
На вершину скалы вела узкая тропа, рассчитанная только на одного пешего человека. Никакой ограды вокруг храма не было. В ее качестве выступала та самая река, которую мы видели с высоты птичьего полета. Она окружала скалу с трех сторон, мы же подходили к ней с четвертой — открытой. Тропа вела вверх достаточно круто, но подниматься по ней оказалось неожиданно легко, и когда до ворот храма уже оставалось совсем немного, я увидал стоящих у входа двоих стражей, облаченных в доспехи и с алебардами в руках. Доспехи были начищены столь старательно, что сверкали не хуже стен самого храма, и потому стража порой пропадала из вида, сливаясь со стенами. Алебарды были скрещены перед входом, демонстрируя нам, что проход закрыт.
Мы все четверо остановились в нерешительности, вопросительно поглядывая друг на друга. Мне подумалось даже, что мы напрасно добирались сюда, что светлейший князь Черкасский в чем-то ошибся, и жрецы храма ничем мне помочь не смогут. И очень может быть суждено нам с Анастасией свет-Алексеевной остаться в Серой Руси навсегда, и хорошо еще, если нам удастся выбраться из мира Прави обратно в Явь, ведь неизвестно, как долго мы сможем здесь существовать без ущерба для себя.
Кто знает, какое влияние оказывает этот мир на живых людей? А может быть нас уже нельзя считать живыми? Может быть, мы и в самом деле утопли в Бусом озере, и все что мы теперь наблюдаем — это просто предсмертные видения? Но очень скоро и они закончатся, и на cмену им придет вечная тьма?
Подумав об этом, я на всякий случай ущипнул себя за шею и болезненно поморщился. Боль я чувствовал, а значит, с некоторой степенью вероятности, был живым. Возможно, чтобы проникнуть в мир Прави совершенно не обязательно было умирать. Да и не стал бы светлейший отправлять меня сюда без шансов на возвращение. Если бы он хотел от меня избавиться, то мог использовать для этого любую из миллиона возможностей. Черт возьми, он мог бы попросту спихнуть меня с той лестницы, которая на поверку оказалась «тайной тропой»! Или же оставил бы меня в том зале в заточении, и я вскорости сам помер бы от истощения…
Едва я подумал об этом, как в высоких сверкающих воротах храма вдруг открылась небольшая калитка арочной формы, и в ослепительном блеске зеркал образовался черный провал, в котором возникла фигура человека в длинной черной рясе. Я мог бы сказать, что он был похож на попа, во только на голове у него не было никакого убора — ни клобука тебе, ни митры, ни обычной скуфьи даже, в которых ходят монахи. Был этот человек совершенно лыс, и в первый миг мне показалось, что ему уже очень много лет. Но внимательнее его рассмотрев, я пришел к выводу, что лет ему не более тридцати. Телосложением он был довольно сухощав, и ростом гораздо ниже моего, так что на лысине его я без труда рассмотрел нарисованный серебряной краской крест, похожий на православный.
Остановившись в проходе, человек коротко кивнул всем нам одновременно, потом пальцем указал на Тихомира, потупил взор и немного освободил проход. Тихомир тут же шагнул через порог, и калитка за ним бесшумно закрылась. Черный провал исчез, в глаза тут же хлынул слепящий блеск. Алебарды стражей снова с шорохом скрестились.
— Здесь каждому свой черед, — пояснил Кушак чуть слышно. — Вот сейчас от Марьицы избавлюсь, а потом и сам растворюсь в вековой тьме. Закончен мой путь и в Яви и Нави. А в Прави мне и делать нечего, поскольку я не чародей даже… Уж прости ты меня, Настасья Ляксеевна, что я замуж тебя взять наобещал, да обещание своего не сдержал. Не от меня то зависело.
На Настю Кушак при этом не смотрел, а не мигая уставился прямо в ворота перед собой. Лицо у него было серое и неподвижное. Кушак прощался с жизнью, смирившись уже с тем, что остались у него считанные мгновения до того момента, когда он перестанет осознавать себя, ощущать, утратит способность мыслить и помнить. Наверное, только сейчас он окончательно понял: момент настал.
Настя ласково погладила его по плечу, потом положила ладошки ему на щеки и повернула его широкое лицо к себе. Чмокнула в губы.
— Ты за меня не беспокойся, Кушачок, — сказала она. — Ты все правильно сделал. И жил правильно, и умер правильно… Все у тебя хорошо. А я не пропаду, ты не волнуйся! Такие как я запросто не пропадают…
Я вспомнил, как она закончила земной путь в своем мире и покачал головой. Но вслух ничего не сказал. И тут калитка снова распахнулась, алебарды раздвинулись, и в проеме вновь появился тот самый лысый человек в черной рясе. Он указал на Кушака. Тот сразу же болезненно зажмурился, и так стоял несколько мгновений, что-то неслышно шепча. Должно быть, молился.
Потом распахнул глаза, прощально глянул на нас с Настей и громко сказал:
— Прощевайте, братцы. Хорошие вы люди…
И с натужной улыбкой на лице шагнул в темноту проема. Калитка за ним закрылась. Я перекрестился.
— Что — страшно тебе, мсье Сумароков? — спросила Настя, увидев мой жест.
— Да неуютно как-то, — ответил я.
— Думаешь, что и мы сейчас канем во тьму вечную?
— Надеюсь на лучшее.
— Это правильно, это хорошо. Надеяться всегда нужно. Не для того же мы здесь очутились, чтобы сгинуть бесславно и безвестно.
— Вот и я так полагаю…
Потом мы стояли в молчании, глядя на скрещенные перед собой алебарды. Я думал о предстоящем ритуале, а также о том, что произойдет следом за ним. Собственно, именно этот момент волновал меня более всего, сам же ритуал был мне мало интересен. Да и много времени он, судя по всему, не занимал. У жрецов Зеркального храма хватало забот, чтобы растягивать удовольствие, возясь со всяким там заезжими молодцами. А вот то, что случится после…
Светлейший князь Черкасский уверял, что знания откроются мне сами собой, и я буду точно знать, что следует делать дальше. Что ж, только на это и надежда. Потому что сейчас я вообще ничего не понимал и не представлял своих дальнейших действий. Вообще. Нисколечко. Да тут еще Настя пихнула меня своим острым локтем и спросила:
— Чего притих… мсье Сумароков? Не хочешь мне рассказать о своих дальнейших планах?
Я помолчал немного, собираясь с мыслями, а потом тяжело вздохнул.
— Я даже не знаю, что и сказать. Честно. Мне известно не больше твоего. Если верить тому, что мне рассказывали, то после ритуала в Зеркальном храме я стану очень мощным магом, которых еще называют «белыми». Мне станет подвластна любая магия и все заклинания во Вселенной. Даже Немое Заклинание, которое способно изменить структуру силовых линий магического поля моего мира и тем самым лишить силы всех магов, населяющих его. Останется только один чародей — я сам…
— Ого! — сказала Настя. — Я с тобой дружу, Сумароков! Прости — мсье Сумароков…
— Да прекрати ты! — цыкнул я на нее.
— Ты первый начал!
— Ничего я не начинал.
— Ну и как ты поступишь? — спросила Настя немного погодя. — Уничтожишь всю магию в своем мире? Решишься на это?
— Да не знаю я! — резко ответил я едва ли не криком. — Я понятия не имею, что правильно, а что нет… Я не приучен думать о судьбах всего мира сразу. Светлейший привел мне немало причин в необходимости покончить с магией. Он желает, чтобы я сам стал императором Российским, а потом и вовсе правил всем миром…
— Ну ничего себе! — воскликнула Настя. — Слушай, а это хорошая идея! А для меня там никакой должности не найдется? Королевой какого-нибудь там… Занзибара? Нет, не хочу Занзибара! Хочу быть королевой Монако!
— Но ведь Монако — это княжество, — озадаченно сказал я.
— Значит, я буду королевой княжества! Ну какая тебе разница, Сумароков? Все равно тебе возразить никто не сможет.
