<p>
Тот вечер был особенно тоскливым. За окном, в кирпичном колодце между «тенементами», хлестал холодный осенний дождь, превращая копоть на стёклах в грязные потёки. Рокси, как обычно, задержалась — то ли в лаборатории, то ли уже на первой порции вечерних коктейлей. Зато дома была Саманта.</p>
<p>
Саманта была живой иллюстрацией к статьям того самого «крутого» журнала, где она работала. Её дреды, выкрашенные в цвет выгоревшей меди, были собраны в небрежный пучок. Она восседала на венском стуле перед громоздким монитором компьютера Рокси — аппаратом, напоминавшим реликт конца девяностых, — облачённая лишь в бархатный халат, распахнутый настежь, и короткое шелковое бельё цвета старой крови. В одной руке у неё была чашка с густым, черным как смоль кофе, в который она щедро всыпала сахар, в другой — тонкая сигарета с розовым фильтром. На столе рядом дымилась пепельница и лежала коробка с полуобглоданными пирожными, от которых за версту тянуло ванилью и марципаном.</p>
<p>
— Чёртов модем опять тупит, — сипло пробормотала она, яростно клацая кнопкой мыши. — Как в этом дурацком городе вообще можно работать? В Мехико уже пятого поколения сеть, а мы тут на двух палках и жестяной банке сидим.</p>
<p>
Бекки, сидевшая на краю кровати, могла разглядывать её без всякого стеснения. Саманта была продуктом этого мира в его чистейшем виде. Её тело было живым отрицанием всего, во что верила Бекки. Оно не знало ни одного упражнения — даже школьная физкультура, судя по всему, прошла мимо. У неё была круглая, мягкая задняя часть, лишённая каких-либо мышечных изгибов, просто объёмная масса, бесформенно расплывавшаяся на стуле. При этом остальное тело было худым, но дряблым — кожа, несмотря на интенсивный загар из солярия, имела нездоровый, слегка обвисший вид, испещрённый мелкими последствиями злоупотребления сахаром. Ключицы и плечи резко выпирали, подчёркивая общую худобу, но трицепсы на руках были дряблыми и отвисшими, как будто не знали гантелей (а они и не знали). </p>
<p>
Для Бекки, чьё тело всего полгода назад было выточено из стали и discipline, это зрелище было одновременно шокирующим и завораживающим. Это была не запущенность, как она бы подумала раньше. Это была иная эстетика. Эстетика лени, гедонизма и полного отказа от усилий.</p>
<p>
— Смотри-ка, — Саманта, не оборачиваясь, лениво кивнула на экран. — Очередной гений из Стэнфорда пытается изобрести велосипед. Пишут, что будет новый самолёт к 2028 году. Для сельскохозяйственной авиации. Честно говоря, я сомневаюсь... Скорее опять попросят бюджет. </p>
<p>
Она говорила это с презрением человека, для которого весь мир сводился к набору готовых паттернов.</p>
<p>
— А что за статья? — тихо спросила Бекки, больше чтобы нарушить тягучую тишину.</p>
<p>
— О, милая моя, — Саманта обернулась, и её глаза блеснули с присущим ей циничным восторгом. — Статья о том, как очередной национальный проект Штатов оказался липой. </p>
<p>
Она затянулась, выпустила дым колечками и потянулась за пирожным. Её движения были лишены грации, но в них была какая-то животная, самодовольная уверенность.</p>
<p>
Бекки смотрела на неё и чувствовала, как последние обломки её старого мира крошатся в прах. Этот человек, с её дряблым телом, допотопным компьютером и философией тотального ничегонеделания, была успешной журналисткой. Она была востребована. Она мечтала о Мексике так же, как и Рокси. И в её мире это имело смысл. Жестокий, абсурдный, но неоспоримый смысл.</p>
<p>
Бекки отвернулась к окну. Дождь стучал по стеклу навязчивой, монотонной дробью. Она больше не чувствовала вины. Она чувствовала пустоту. И в этой пустоте медленно, как ядовитый цветок, начинало прорастать странное, пугающее понимание. Чтобы выжить здесь, ей предстояло не просто забыть прошлое. Ей предстояло забыть саму себя.</p>
<p>
Именно Саманта в своё время стала для Бекки окном в тот ослепительный, технократический мир Мексики, о котором здесь только мечтали. В тот вечер, растягивая слова сквозь дым сигареты и заедая восторги пирожными, она снова пустилась в свои любимые рассказы.</p>
<p>
— Ах, Бекки, если бы ты видела их «Аргентум Каструм»! — ее глаза, подведенные стрелками, блестели как у фанатика. — Представь: триста двадцать метров чистого величия, плывущие в стратосфере, на высоте тридцати километров! Наши жалкие вышки с антеннами — это детский лепет. А у них — целые летающие крепости-лаборатории. Шесть таких планировали, два уже построили. Это же будущее!</p>
<p>
Она отхлебнула кофе и, не переводя дух, перешла к авиации, перечисляя характеристики с легкостью, недоступной Бекки даже для теорем.</p>
<p>
— А «Кондор»? «Гигантор» рядом с ним — просто телега. Пятьдесят пять метров в длину, размах крыла — восемьдесят! И ведь деревянный, представь? Не алюминий, а ихняя «золотая древесина» — прессованная мука с целлюлозными волокнами и стальными нитями. И восемь поршневых двигателей, на автомобильном бензине, с ременным приводом! — Она закатила глаза от наслаждения. — И это гениально! Механик в полёте может по тросу в крыло заползти и ремень поменять, если что. Откажут четыре двигателя из восьми — и то не катастрофа. Дальность — двадцать две тысячи километров! Он может слетать на другой конец света и обратно, невидимый для радаров, в полном радиомолчании. Экипаж из девяти человек, и они там, представляешь, в гамаках спят, пока он летит!</p>
<p>
Бекки молча слушала, и в ее сознании, затуманенном депрессией, всплывали призрачные образы этих инженерных чудес, созданных без единого дифференциального уравнения.</p>
<p>
— Но если хочешь скорости и элегантности, то это, конечно, «Аквила», — продолжала Саманта, переходя на почтительный шепот. — Тактический бомбардировщик. Длина — без малого тридцать метров, потолок — двадцать километров. Одна модификация с «псевдореактивными» двигателями — по сути, четыре винта в трубе, чтобы воздух гнать как реактивную струю. А другая — с настоящими турбореактивными, развивает до 1.1 Маха! Он носитель ракеты «Стилетто» — та, между прочим, летает на 4.5 Маха! Представь? А управляют «Артемидой», их крылатой ракетой, вообще без компьютеров. Внутри — гироскопы, часы и система стеклянных колб с химикатами. По мере полета механизм разбивает их одна за другой, реакции смещают рули… Это же часовой механизм, а не электроника! Поэзия!</p>
<p>
