Да и родительский контингент весьма разнородный. Обеспеченных людей в Мурманске немало, и с этими особенно сложно. С учителями хоть как-то считались, а ее откровенно держали за «обслуживающий персонал».

Отец Маши Глушенко был из таких – богатых да борзых. В открытую ей заявлял, что специально отдал дочь на дзюдо – чтобы «умела ударить первой». На попытки социального педагога поговорить, предупредить, что девочка ведет себя излишне агрессивно, отмахивался: «Вы докажите. Нет заявления – нет дела».

А жаловаться на обидчицу дети действительно боялись. Маша давно всем и каждому объявила: папа ее в любом случае отмажет. И директор будет на ее стороне, потому что «мой старикан нашу паршивую школу спонсирует».

Оксана Юрьевна, разумеется, знала про конфликт Глушенко и Можаевой. Несколько раз заводила Олю в свой кабинет, уговаривала: собраться всем вместе, с родителями, обсудить ситуацию, призвать одноклассницу к ответу. Но девочка упрямо повторяла, что «у нее все нормально». И доказательств никаких. Маша – истинная дочь своего ушлого папочки, так что редко делала гадости собственными руками. Зачем, когда полкласса у нее в прихлебателях ходит?

И сейчас Оксана Юрьевна почти радовалась: ей казалось, что возмездие для семейки беспредельщиков неизбежно. Слишком очевидная связь.

В понедельник – Маша избивает одноклассницу. Свидетелей, к счастью, искать не надо: как раз на выходных в школьной раздевалке наконец установили видеокамеру, она и запечатлела инцидент. А во вторник – Оля кончает с собой.

Про уголовное дело о доведении до самоубийства речи, понятно, не идет: слишком мала обидчица. Но исключить из школы – возмездие справедливое.

Однако в среду к ней в кабинет явился Машин отец. По-хозяйски запер изнутри дверь (ключ торчал в замке), вальяжно откинулся в кресле для посетителей и швырнул на стол пачку перетянутых резинкой тысячных купюр.

– Эт-то что? – опешила Оксана Юрьевна.

А мужчина спокойно произнес:

– Я с Марией поговорил. Она осознала. Впредь себя станет вести скромней. Так что давайте не будем портить девочке жизнь.

– Н-но…

– Свидетелей нет. Видеозапись – ну скажем… случайно испорчена. А повесить есть на кого. Вся школа знает: Тимофей в «Синем ките» состоял. И Ольга с ним дружила. Вот и раскручивайте – его тлетворное влияние.

– Уберите ваши деньги, – тихо произнесла Оксана Юрьевна.

Мужчина не шелохнулся. Спокойно сказал:

– Директор на моей стороне. Так что запись все равно уничтожим. А твое слово ничего не стоит. Хочешь проверить, повоевать? Ну попробуй. Мигом уволят с волчьим билетом. Город у нас небольшой. Больше никуда на работу не возьмут.

– Вы понимаете, что творите? – всплеснула руками она. – Дело-то не во мне, а в дочери вашей! Вы задумывались, в кого она превратится через год, через три? Если ей сейчас сойдет это с рук?!

Мужчина сдвинул брови:

– Машка моя никого не убивала. А что врезала девчонке пару раз – так мы все в школе дрались. И я бил, и меня били. Но как-то в голову не приходило из-за каждого синяка вешаться идти. Нормальный человек из-за такого самоубиваться не будет. С головой, наверно, у этой Ольги не все в порядке. Было.

– Как вы можете говорить в таком тоне! Ребенок погиб!

– Все, Оксанка, не гоношись, – добавил в голос металла. – Я за свою дочку горой. А тебя – в порошок сотру. Если упрямиться будешь.

В Мурманск Дима прилетел в четверг к вечеру.

Заселился в отель, первым делом выключил кондиционер и распахнул окно. Ледяной ветер ударил в лицо, вздыбил занавески, зато ощущение – будто на корабле. Окна на залив, шума городского не слышно – только отдаленный рокот порта да крики чаек.

В прежней жизни – до того, как стал отцом – Полуянов в командировках хватался за дело немедленно. Звонил, писал, назначал встречи. Но сегодня решил не торопиться.

Холодильник-бар забит напитками. Гостиничный ресторан манит «арктическим меню», но идти туда Дима поостерегся. Народ нынче продвинутый – снимут украдкой за столиком, а потом, когда статья выйдет, в интернет выложат и напишут: «Пил журналист без просыпу, потому и написал ерунду». Так что заказал с доставкой в номер морского ежа с соевым соусом, желтком перепелиного яйца и лаймом, на горячее – филе мурманской трески с соусом из копченых сливок и икрой палтуса. А для разминки открыл бутылочку пива местного производства под названием «Северный пилигрим».

Плюхнулся на кровать, взглянул на часы. В это время он обычно возвращался с работы и немедленно, прямо в коридоре, получал на руки вечно недовольного Игната.

Застыдился собственной радости, что нынешний вечер проходит совсем в ином ключе, позвонил Надюшке. Ждал наездов или как минимум ехидных вопросов, но голос на удивление умиротворенный. Доложила:

– Я в ванне. С глупым женским журнальчиком.

Люсина мама не подвела – пришла на помощь.

– А ты как? Уже, наверно, в работе? – спросила заботливо.

Дима виновато покосился на пиво и ответил полуправду:

– Не хочу прямо с ходу. Надо с силами собраться.

– Ой, это да, – подхватила Митрофанова. – Ты ведь и к родителям девочки пойдешь? Как справишься? Просто не представляю.

– Маму трогать не буду. А отцу еще из Москвы написал. Он ответил. Держится. Встретиться согласился. Во всем школу винит. И приятеля Олиного. Второгодника.

– У меня тоже в школе бывали проблемы. Один раз из-за «двойки» даже из дома уходила. Но не представляю, что меня бы заставило с собой покончить.

– Я хочу попробовать Олину медкарту достать. Или еще как разведать: может, все-таки болезнь?

– Тоже думала об этом. Но официальная медицина считает: психические заболевания или с раннего детства видны, или уже в подростковом возрасте проявляются. Но никак не в одиннадцать лет. А она никакой записки не оставила?

– Отец сказал, ничего.

– Уголовное дело завели?

– Пока нет. Проводят проверку.

– Ох, Дима. Хотела сказать: лучше писал бы ты про своих енотиков-котиков, но нет. Я тобой горжусь.

В этот момент в дверь номера постучали: прибыли треска и морской еж.

Дима распрощался с Надей, открыл вторую бутылку мурманского пива и набросился на еду. За окном продолжали скандалить чайки, ветер заворачивал занавески в прихотливые спирали. Но на душе, несмотря на свободу, вкусный ужин и любимый морской антураж, все равно было паршиво. Могла ведь девчонка сейчас дома сидеть, уроки делать или в компьютер играть. Зачем, ну зачем она сотворила такое?

Прося

Не могу вспомнить, когда что-нибудь делала для себя. Я всегда живу для других: дома, на работе, в свободное время. Не читаю модных журналов, не имею понятия о тенденциях сезона. Джинсы-худи-кроссовки для передвижений по городу, а на работе униформа. Маленькие женские радости – все эти девичники, косметологи, фитнесы – тоже где-то в другом мире.

Получаю я больше, чем прожиточный минимум, но излишества вроде такси или доставки еды из ресторана случаются, только когда мы проводим время с супругом. А для себя лично я давно привыкла по минимуму. С детства так повелось, и решила не менять привычки. Муж даже называет меня «санитаром леса» – вечно подъедаю, что залежалось в холодильнике.

В Сочи на конференцию я тоже собиралась по эконом-варианту. Коллеги летели самолетом из Москвы. А мне две последние недели (свой законный отпуск) пришлось провести в Сухуме. Ухаживала за прихворнувшей тетей. Ее дочка не сочла нужным отрываться от собственных дел из-за «какого-то гипертонического криза». А я поехала. Муж не возражал: «Хоть в море покупаешься!»

Я действительно ходила на городской пляж – целых три раза по часу, хотя тетя меня уговаривала взять такси, махнуть за город, где чистая водичка и мелкая галька. Но не хотелось оставлять ее надолго. Да и столько всего нужно успеть! УЗИ сердца моя родственница – гипертоник со стажем! – последний раз делала год назад. Расширенный анализ крови – и того раньше. Да и окна в квартире не мыты лет пять как минимум.