Оля сидела на уроках заплаканная, а когда стали про ее друга расспрашивать, отрезала:

– Ничего не скажу.

В тот же день их всех собрали в актовом зале. Директор на сцене восседала чернее тучи, а социальный педагог долго распиналась, что, если тяжело, надо к ней за помощью-советом идти, а не искать утешения в интернете или в сомнительном экстриме.

Маша подняла руку, впрямую спросила:

– Так что с Тимохой-то стряслось?

Но толком ответа не получила, поняла одно: лечиться тот будет долго и, может быть, вовсе останется инвалидом.

А раз долго – защиты у Олечки больше нет.

В тот же день (грязный, дождливый) подкараулила в раздевалке, велела кроссовки ей чистить.

– Да пошла ты! – психанула Можаева.

Ну и мигом получила – джеб и апперкот. В живот, чтоб следов не осталось.

Повалилась на пол, а Маша пообещала: «Завтра добавлю».

Забежала за угол, наблюдала: будет ли реветь? Или наконец пойдет жаловаться?

Нет. Встала на четвереньки. Потом поднялась. Молча покинула школу.

И сегодня на уроки не пришла.

Говорят, когда жизнь заканчивается, ничего увидеть не успеваешь. Только картинки из раннего детства, а потом сразу ангелы. Ну или черти, или вообще ничего – кто во что верит.

А Тима успел углядеть: отчаянное Олино лицо.

И пока падал, получилось за считаные доли секунды подумать: зачем он ввязался во все это? Как мог подругу подвести?

Ударившись о землю, сразу унесся куда-то в черный мрак. Рот словно клеем залит, но он все равно старался, шептал:

– Прости! Прости меня!

И вроде сквозь черноту и холод слезы ее пробивались, капали кипятком на лицо.

Пропадет она без него.

А винить, кроме себя, некого.

Дима Полуянов успел застать времена, когда письма в редакцию приходили рукописные. Почта и сейчас изредка бумажные весточки подкидывала, но самое свежее и горячее в электронной ящик падало.

К Полуянову обращались часто и большей частью по ерунде, но всю корреспонденцию он по-прежнему просматривал лично. Давно научился максимум по двум первым абзацам составлять впечатление. А примерно одно из ста посланий дочитывал до конца.

Сегодня золотая рыбка оказалась под номером семьдесят четыре. Автор, судя по нику (Killedbycarrot[1]), из поколения зумеров. Когда увидел, сколько в письме эмодзи (в основном слезок и «я в шоке»), предположил: девочка.

Содержание (нечасто бывает) захватило с первой строчки:

У нас в классе вчера девчонка с собой покончила. Способ выбрала ужасный. У нее диабет, совсем нельзя было сладкое, а она инсулин с утра колоть не стала, вместо этого купила и съела три огромные шоколадки и потом умерла от какого-то там шока.

Полуянов мигом соотнес послание со вчерашней лентой криминальных новостей. Неужели то самое? Трагедия с пятиклассницей из Мурманска?

В школе сейчас полный шухер, типа «Синий кит» снова возродился. Это потому, что Оля дружила с одним типом из шестого «Б», Тимой Квасовым, а тот вроде как разные задания из интернета выполнял. И у них было задумано: сначала он суициднется, а Оля на следующий день. Но я не верю в это. Тима сейчас в больнице. А у нас у всех телефоны отобрали, сказали, что вернут только после того, как дома родительский контроль поставят. Но «Синий кит» точно ни при чем, потому что Олю по факту довела Машка Глушенко. Она ее с первого сентября чморила, а Тимоха защищать стал. А позавчера он в школу не пришел и Машка Олю жестко отметелила. И пообещала, что дальше будет только хуже. Но никто про это не знает: девчонки, которые с Машкой водились, молчат – и все остальные тоже. А сама Машка хвастается, что, даже если узнают, ей все равно ничего не будет, потому что она маленькая. Приезжайте, пожалуйста, мне очень жаль Олю, а Машка проклятая гадина.

Полуянов задумался.

Тяжелая, безусловно, тема. И раскрывать будет сложно. Убитые горем родители общаться с ним вряд ли станут, да и он не зверь терзать в подобной ситуации вопросами. В школе – особенно если «проклятая гадина» действительно существует – приложат все силы, чтобы не выносить сор из избы. Все валить будут на «Синий кит», тут Олина одноклассница права.

Но способна ли эта (или иная, сменившая «кита» структура) спровоцировать ребенка на страшный поступок?

Диме очень хотелось выяснить.

Да и тема – точно вне политики. Для него это было принципиально.

И – вне криминала (крайне важно для Нади).

Ну и в Мурманске побывать интересно: никогда прежде туда не заносило.

А последний аргумент – находился наконец официальный повод из дома сбежать.

Два месяца назад Полуянов стал отцом.

Беременность у Надюшки распределилась на два диаметрально противоположных отрезка. Первый триместр прошел спокойно и даже благостно. Но дальше случилась беда. Митрофанова попала в больницу с отравлением хлороформом. И сколько ни повторяй, что виной всему ее собственное легкомыслие, – трагедия получилась не личная, а семейная[2].

Поначалу вердикт врачи вынесли неумолимый: беременность необходимо прервать. Хлороформ – исключительный яд и может вызвать у ребенка непоправимые уродства.

Однако ключевое слово здесь может. Исследований на людях, понятное дело, не проводилось, а мышкам иногда везло и потомство у них рождалось здоровое.

И Митрофанова решительно заявила:

– Я буду рожать.

– Надечка, – голос Димы задрожал, – да стоит ли рисковать? Ведь может родиться бог знает что!

– Все равно. Я буду рожать, чего бы мне это ни стоило.

– Да Надечка! Ну перестань. Давай прервем беременность. От греха.

– Ты что, не понимаешь?! – Надин голос сорвался на крик. В глазах заблестели злые слезы. – Мне сколько лет – забыл?! Сорок с хвостиком! Я столько лет ждала, когда ты мне соизволишь ребеночка заделать! Может, это мой последний шанс! Самый последний! И я вот так, на полпути? В кусты? Уйду? Отступлюсь?

– Надя, – Дима и сам чуть не плакал, – да ведь опасно же! Для всех! И для тебя, и для ребенка.

– Ничего. Я каждую неделю буду УЗИ делать. И если вдруг врачи скажут, что есть опасность, пойду на аборт.

Глядя на то, какая непоколебимая решимость блистала в Надиных глазах, Дима понял, что спорить с ней бесполезно.

Кордоцентез (анализ пуповинной крови ребенка) никаких аномалий не показал, но радоваться было нечему. В их ситуации результат говорил лишь о том, что изначально был зачат здоровый малыш.

Оставалось надеяться: патологии смогут выявить на УЗИ. Их – самого разного уровня, вплоть до максимально экспертных – Наде за беременность делали раз пятнадцать. Перед каждым исследованием она впадала в страшнейшую панику, накануне до утра не могла уснуть, рыдала.

А когда на следующий день говорили, что все в порядке, снова горько плакала. Но не от счастья, а потому что врачи всегда предупреждали: серьезное отклонение они могут увидеть в следующий раз.

Да и метод, к сожалению, не всесилен. Слепоту, глухоту и умственную отсталость по УЗИ определить невозможно.

Поэтому к дате родов оба были на взводе. Надька даже объявила, что сходила к нотариусу и составила завещание.

– Господи, зачем? – возмутился Дима.

А она серьезно ответила:

– Если я твоего сына погубила, жить мне незачем.

И как ее вразумлять? Психологов не переносила на дух, от успокоительных, даже валерьянки, тоже отказывалась категорически: «Я и так малыша отравила, больше не буду!»

Полуянов и понимал умом, что надо постоянно успокаивать, заверять, что все хорошо будет, но не железный ведь! Был грех: орал. Срывался.

И на родах, как сейчас модно и принято, присутствовать отказался категорически.

А к моменту, когда малыш явился на свет, – еле шевелил языком. Он-то не беременный! И без коньяка эти двенадцать неопределенных и страшных часов вынести бы не смог.