Судьба устраивает всегда всё так, как это нужно. Если бы мы с Костей поехали сами, то вернулись бы ни с чем, так как мест уже не было. Но в последний момент мама решила сама "повезти" меня.
В Коростышеве по дороге к дому отдыха мы встретили Эмилию Львовну. Она шла на базар. Между прочим она сказала, что устроила здесь племянницу своей подруги. "Ты ведь знаешь её, Миля, это М…" Когда она пошла дальше, мама взяла меня под руку и в осторожных выражениях повела разговор, из которого следовало, во-первых, ещё одно лишнее подтверждение проницательности моей мамы, а во-вторых – что я слишком плохо владею своим лицом и не умею скрывать своих тайн.
Вопрос ставился так: не лучше ли для моего спокойствия не оставаться здесь. Мама имела право спрашивать – слишком много она перенесла за времямоей болезни. Я с бесстрастным выражением отвечал, что мне всё равно, что местность мне нравится, и что я бы очень хотел, если я здесь останусь, быть здесь вместе с Костей.
А местность была изумительная. Это сразу было видно, несмотря на пасмурную погоду и мелкий временами дождь. Дом отдыха лежал в кольце бесконечных хвойных лесов, покрывающих каменистые холмы, недалеко от речки.
Мест уже не было. Как-то случайно, уже возвращаясь к шоссе, мы сняли рядом с домом отдыха комнату для меня и – если он захочет – для Кости, с питанием, постельными принадлежностями и прочими благами из дома отдыха – за путёвку.
Мама уехала. Я остался один в комнате. Шли дожди. Целый день я провёл на территории – читал, смотрел, как играют в биллиард, играл в шахматы. Через сутки, после завтрака, к моей скамейке подошёл Костя – в зелёном кителе, в очках, такой как обычно – и сел рядом. Я даже ничего не сказал, а просто весело рассмеялся, он тоже улыбнулся. Когда мы вернулись в нашу комнату, где Костя успел оставить свои вещи, всё уже было прибрано, и приготовлены две кровати. Так мы начали жить. Это было как раз в тот день, когда я должен был перебраться за столик Эмилии Львовны на освободившееся место – это мне предложила М. Но вместо этого Костя дополнил компанию за моим прежним столиком, и переселение не состоялось. На следующий день я совсем удивил Эмилию Львовну (которая приняла надо мной опеку), подойдя к перилам терассы, где стояли столики, в лихо посаженной набекрень Костиной пилотке на остриженной, как у Кости, под "нольку" голове. На возмущённые возгласы я ответил, что имею согласие мамы. Я спросил М.: "Что, плохо?" – "Ужасно", – ответила она.
И начали мы с Костей ходить по влажным холмистым лесам и молоднякам, карабкаться на скалы, искать слюду и кремушки, дремать на глубоких скамейках, лениво читать по странице в день, "изучать" изумительные окрестности, мокнуть иногда под небольшими дождиками, а иногда – под большими.
Потом погода поправилась, и мы, как и все, начали проводить дни на реке. Со мной был фотоаппарат, и Эмилия Львовна организовала пару фотовылазок, увлекая в это дело большую компанию. В ней, конечно, оказывался и Костя, так как мы составляли единое образование. Нас так и называли: "парень в очках и парень с бородой" (с бородой был я, я до сих пор принципиально не брился). Заснятые плёнки мы проявляли, а печатать намеревались в Киеве. Дом отдыха имел пять лодок, и мне часто удавалось кататься, даже грести. Это занятие мне очень понравилось, оно мне заменяло то, что я не умею плавать.
Потом составилась компания: мы двое, выпускник института лёгкой промышленности умный, хитрый и весёлый парень Миша, выпускница мединститута Оленька, за которой он приударял, и её курортная подружка Леночка, окончившая десятилетку. Леночка блекнет рядом с опытной Оленькой, но я всё же инстинктивно предпочитаю иметь дело с первой. Нам было весело, мы сидели за смежными столиками, вместе составляли "команду" первоклассного парохода "Святая Ольга" (одной из лодок, полностью нами присвоенной), который гордо бороздил тетеревские воды под бело-розовым флагом из полотенца. Капитаном был Миша, мы с Костей – отважные матросы, а Оленьке, несмотря на отчаянные кокетливые протесты, было присвоено имя капитанши.
Потом Миша уехал, "Святая Ольга" перешла к другим, и Оленька и Леночка остались как-бы "у нас на руках". Утекали дни, иногда солнечные, иногда влажные и дождливые, пахнущие сырой хвоей. В хорошую погоду время попрежнему проводили у реки. Костя, из-за нарывов на спине после ожога, не мог купаться. Он героически сидел на берегу, собирал камушки и кусочки слюды, иногда с большим азартом. Этим занятием он увлёк и меня с М., когда Эмилия Львовна устроила вылазку с фотоаппаратом к порогам – вверх по реке. Мы даже устроили конкурс наших коллекций, где я усиленно восхвалял свои шедевры, заработав славу хвастуна. Интересно было наблюдать М. и Костю, когда они, стоя рядом, снимали свои очки и рассматривали чужие, близко поднося их к лицу. Сощуренные замкнутые глаза придавали обоим удивительное сходство.
Теперь мы с Костей и "наши девушки" сидели все четверо за одним столом. Обстановка стала до удивления свободной. Мне прощались мои иногда резкие замечания, а Костина угрюмость даже создала ему успех, которому я мог только завидовать, так как единственное моё достоинство – это был мой фотоаппарат. Так что мне оставалось только развлекать Леночку, когда она была расстроена из-за того, что Костя танцует с Оленькой.
Срок кончался. Через день уезжают Оленька и Леночка. После полудника мы идём к реке фотографироваться. Все весело дурачатся, а когда Косте бросится кровь в голову, то его совсем узнать нельзя. Его настроение заражает остальных, и фотоплёнка летит без счёту и без толку. Потом мы зовём девушек к нам домой – проявлять. Приходим, весело знакомим их с нашим жильём, угощаем домашним печеньем, с шумом и хохотом отодвигаем стол, под которым крышка подполья. Я, как всегда, начинаю нервничать из-за неразберихи, меня унимают. Оленька тоже хочет лезть в подполье "смотреть", как я заряжаю бачок. Но что там можно увидеть, там же будет совсем темно? Всё равно, это ужасно интересно.
Подполье крошечное и низкое, стоять нельзя даже согнувшись. Оленьке предоставляется единственная скамеечка, я скорчился рядом – и тут в еще не закрытое отверстие спускается Леночка, сагитированная Костей. Я бешенно прогоняю её, она в нерешительности стоит под отверстием, но Костина рука нажимает на её голову, крышка захлопывается, шуршат надвигаемые половики и чемоданы, закрывая малейшие щели, наступает абсолютная темнота в пространстве не более трёх кубических метров.
Плёнка вот уже целую вечность не хочет заправляться. Отчаянно болят ноги. Я боюсь шевельнуть локтями, сыплю проклятиями, а любительницы проявления плёнок из темноты уговаривают меня не нервничать, предлагают помочь. Наконец мы вылазим на свет, во время проявления я совсем распсиховываюсь, но плёнка выходит замечательная, и это всё примиряет. А после ужина мы с Костей говорим друг другу, что хорошо, что они уезжают, отношения становятся уже слишком лёгкими.
На следующий день утром уезжает М. После завтрака мы вчетвером, с Оленькой и Леночкой, устраиваем экскурсию в мраморные каменоломни. Мы идём вдоль реки вниз по течению, по красивой и безлюдной местности, по заросшим дорожкам среди пахучей травы, потом совсем без дороги, вытаптываем для девушек путь в высокой крапиве, помогаем им перебираться через заболоченные овражки, подбадриваем их, несём их жакетки и туфли – и в общем итоге, пройдя километров восемь, поворачиваем обратно, не дойдя до цели нескольких сотен шагов, чего мы тогда не знали. Возвращались дифференцированно – впереди я с Леночкой, сзади Костя с Оленькой. Оленька рассказывала Косте о назначениях после института, Леночка рассказывала мне о том, как она получала серебряную медаль, а я её пугал институтскими трудностями (она подала на химфак КПИ). Перед концом все остепенились.
Назавтра рано утром они нас вызвали из дома, стоя у забора с чемоданами, мы быстро оделись и все вместе вышли на шоссе Житомир – Киев, сразу за нашим домом. Я остановил первую же машину (у меня на это была "лёгкая рука"), и она пошла дальше, унося в кузове наших летних подруг. И уже через несколько минут после выхода из дома мы возвращались молча обратно – мыться и идти завтракать.
