– Вы наблюдали какие-нибудь проявления насилия между Энн и Тедом Уорингом?

– Никогда.

– Мистер Фримен, создавалось ли у вас впечатление, что Тед Уоринг все еще любит жену?

Фримен посмотрел на Теда, тот едва заметно кивнул.

– Я уверен, что так оно и было.

Тед опустил глаза на неровно заглаженную складку на брюках, которую он разглядывал все утро, и прикусил нижнюю губу.

– Почему вы так уверены?

– Когда же это было, может, во вторник или в среду перед… перед… – он понизил голос, – ну, понимаете. В то утро, когда он пришел в офис, у него блестели глаза. Мы с Элис, Элис – это моя жена, так вот, мы с Элис видели их накануне вечером на школьном спектакле. Наш Бобби участвовал в нем вместе с их Эйли. Любой бы заметил, что они все еще любят друг друга. Кстати, по-моему, они ушли вместе. Ну, и когда на следующее утро он появляется, насвистывая, как мальчишка, нетрудно догадаться, что произошло. Он не вдавался в подробности, но ясно дал понять, что они собираются снова жить вместе.

– И Тед Уоринг был доволен такой перспективой?

– Да, сэр. Доволен, еще как. Как я сказал, он любил жену. Это и слепой бы заметил.

– А как по-вашему, Энн Уоринг тоже радовала такая перспектива?

– Возражаю. Этот свидетель не имеет никаких оснований показывать, о чем в это время думала Энн Уоринг.

– Протест удовлетворен.

– Позвольте мне поставить вопрос иначе, – сказал Фиск. – В тот вечер, за пять дней до того, как Энн Уоринг умерла, когда вы видели их с мужем вместе, что вы заметили в ее манере поведения?

– Ну, Энн всегда держалась скромно, особенно рядом с Тедом. Но было заметно, что она счастлива. Любой мог это заметить хотя бы по тому, как она смотрела на него. Кстати, мы вышли вслед за ними и видели, как она поцеловала Теда перед тем, как он сел в машину.

– Благодарю вас, мистер Фримен. У меня больше нет вопросов.

Риэрдон приблизился к свидетелю.

– Мистер Фримен, правда ли, что вы старались свести к минимуму переговоры Теда Уоринга с клиентами, потому что он с таким трудом шел даже на незначительные комромиссы, что это ставило под угрозу ваш бизнес?

– Я же сказал, клиенты любили его.

– Как строителя – да. Но как участника переговоров? Разве не правда, что мистер Уоринг несколько, скажем так, непреклонен? Что он выходит из себя, когда не имеет возможности делать все по-своему?

– Мне нравиться торговаться, ему – строить. Ну и что?

– Когда Тед Уоринг ушел от жены, он ночевал в офисе?

– Некоторое время – да.

– Можете ли вы утверждать, что он в то время сохранял душевное равновесие?

– Свою работу он делал.

– Разве один из клиентов не попросил заменить мистера Уоринга на посту руководителя строительства, поскольку счел его слишком нервным и вспыльчивым?

– Такие клиенты попадаются всегда. Стоило Теду один раз не побриться, как этот тип уже встал в позу. Вот и результат.

– Освежите мою память. Это ведь мистер Уоринг бросил миссис Уоринг и детей?

– Не знаю, уместно ли слово «бросил». Они переживали тяжелый период.

– Тяжелый период, да, определенно это можно охарактеризовать подобным образом. За этот период, насколько вам известно, предпринимал ли он какие-нибудь попытки помириться с женой?

– Не знаю.

– Вы сказали, что у вас создалось впечатление, будто он все еще любит жену. Он когда-нибудь говорил вам об этом?

– Не в таких выражениях.

– Хоть в каких-нибудь, мистер Фримен?

– Мужчины не говорят друг с другом о таких вещах, – ответил он.

– Он пытался как-то наладить отношения со своими дочерьми?

– Он виделся с ними каждые выходные.

– Когда спал с другими женщинами, вроде Люси Абрамс?

Тед крякнул с отвращением, этот звук на секунду отвлек внимание Фримена.

– Мне ничего об этом не известно, – с облегчением заявил он.

– Вы не знаете о личной жизни Теда Уоринга? Я думал, что как раз об этом вы и давали показания.

Фримен побагровел от смущения и гнева. Он разок потянул массивную серебряную пряжку на своем ковбойском ремне.

– Вы знаете, что я имею в виду.

– Я в этом совершенно не уверен, – ответил Риэрдон. – Больше вопросов не имею.

Вечером в пятницу Тед сидел у себя на кухне за столом со стопкой миллиметровки, новым рапидографом, циркулем и линейкой. Он отодвинул чертежи, сделанные прошлым вечером, и принялся за новые.

Теперь он все больше думал о домах. Во время нескончаемых судебных заседаний в натопленном сверх меры зале суда, когда вся его жизнь, казалось, сводилась к вопросам процедуры, протокола, по утрам, когда, проснувшись в пять часов, он больше не мог заснуть, он ловил себя на том, что руками вычерчивает у себя на бедре линии, углы, прямоугольники, квадраты.

Было время, до того, как они переехали в дом на Сикамор-стрит, когда Энн и Тед мечтали, как мечтают молодожены, о постройке собственного дома, – придумывая комнаты, и лестницы, и коридоры, которые устроят их. В конце концов их остановила не просто нехватка времени или денег или даже уверенности, а гораздо более сложные причины. Вскоре выяснилось, хотя это никогда не произносилось вслух, что насколько Теда захватывало стремление к новым планам, новым стенам, настолько же Энн тянуло к старым домам, облезлой краске и верандам, к прошлому, если даже оно не было ее собственным. То, что пробуждало в ней фантазию, – как ты думаешь, кто здесь жил до нас? были ли они счастливы? любили ли друг друга? умерли здесь? – у него вызывало спазм отвращения. Он тосковал по дому, который создал бы сам и только сам, о доме, не оскверненном следами чужих жизней.

Он стер южную стену, перенес ее на полдюйма ниже.

Раньше он никогда не испытывал тяги к земле, к собственности или к перспективе ее приобретения, а теперь он замечал, что представляет себе холмы за городом, узкие дороги, по которым так опасно передвигаться зимой и в непогоду, соседей, живущих так далеко, что их домов не видно, границы участков, изгороди и расстояние.

Он снова взялся за первый чертеж – общий вид фасада. Простые, строгие линии. Никаких арочных окон или замысловатых украшений и лепнины.

Он многому научился, изучая архитектурные проекты, в осуществлении которых на практике заключалась его работа – никто не подходит к ним критичнее строителей, – и проникся презрением к выкрутасам, чаще всего не производившим впечатления ни на кого, кроме самого архитектора.