– О'кей, тогда вот что. Почему бы нам не прогуляться вокруг квартала, а когда мы вернемся, она, наверное, уже будет здесь.

– Пожалуй, – неуверенно согласилась Джулия, желая только одного – уйти прочь от лестницы, от этих глаз.

Питер Горрик улыбнулся. Солнце светило ему прямо в темные очки в тонкой оправе, и он отвернул голову.

– Прекрасно. – Он пошел, надеясь, что Джулия последует за ним.

– Зачем вы хотели поговорить со мной? – спросила она.

Питер постарался говорить спокойно, непринужденно.

– Я подумал, при том, что тебе приходится переживать, тебе может, наверное, пригодиться приятель. Твои друзья тебя сильно донимают?

– Мне наплевать.

– Знаешь, Джулия, мне было столько же лет, сколько тебе, когда мои родители развелись.

– Ну и что?

– Бывает очень тяжело, вот и все.

– Вы жили здесь?

– Нет, я вырос в большом городе.

– Где?

– В Нью-Йорке.

Она кивнула. Если бы он спросил, она могла бы привести ему данные о численности и национальном составе населения, о размере площади Центрального парка.

– И вы переехали сюда?

Он засмеялся.

– А чем здесь плохо?

Джулия не ответила, только ускорила шаг.

– Я собираюсь уехать отсюда, как только смогу. Ненавижу жить здесь.

Страстная горячность ее слов заставила Питера на мгновение застыть на месте, но он быстро пришел в себя и снова пошел, приноровляясь к ее шагу.

– Я тоже жил с матерью после того, как ушел отец.

– Я не хочу говорить о моей матери.

– Ладно, нам незачем говорить ни о чем таком, о чем ты говорить не хочешь. – Он сунул руку в карман своих защитного цвета брюк и вытащил пачку жевательной резинки «Даблминт». Распечатав пластинку, он засунул ее в рот и протянул пачку Джулии. – Хочешь?

Джулия скользнула взглядом по пачке, серебристые краешки оставшихся пластин поблескивали на солнце.

– Нет.

Питер пожал плечами, отправил пачку обратно в карман. Теперь они уже обогнули три угла, и Джулия, стремясь вернуться к лестнице, к Эйли, ускорила шаг.

– Твой отец строитель, верно?

– Угу.

– Держу пари, характер у него крутой, а?

Джулия остановилась, резко повернулась к нему.

– Зачем вы говорите со мной? – Она смотрела на него в упор, прямо в его красивое, смуглое лицо с точеными тонкими чертами, на его взъерошенные рыжевато-коричневые волосы. Его язык скользнул по неровному зубу.

– Я ведь сказал тебе, – спокойно ответил он, – я подумал, что тебе понадобится друг. Вот что, дам-ка я тебе мой телефон. Тогда если тебе когда-нибудь будет нужно с кем-то поговорить, можешь позвонить мне, ладно? О чем угодно. – Он вручил ей листок бумаги со своей фамилией и телефонами – рабочим и домашним, уже аккуратно выведенными черной ручкой.

Она взяла его и положила в ранец.

– Мне лучше вернуться.

Горрик, пережевывая жвачку, смотрел, как она поспешно идет прочь. Единственный ребенок в семье, он в детстве часами вел разговоры с выдуманным другом, Спенсером, писал ему длинные письма о себе, о своих вечно пререкавшихся родителях, о равнодушии своих одноклассников. Иногда он составлял письма от Спенсера ручкой другого цвета, слова поддержки, совета и понимания, а потом откладывал эти письма в сторону на несколько дней, чтобы можно было сделать вид, что он удивлен, обнаружив их. Он вынул жвачку, аккуратно вложил в бумажную обертку и вернулся к своей машине.

Эйли стояла на лестнице одна. Группы детей, окружавшие Джулию, по большей части рассеялись, но Эйли с готовностью улыбалась оставшимся, даже тем, кого не знала. Одни улыбались в ответ, другие не обращали внимания, некоторые отворачивались, шепчась и хихикая, к своим друзьям. Она посмотрела налево, где игровые площадки граничили с улицей, а потом направо, за автостоянку, но Джулии все равно не увидела. Она беспокойно теребила свой хвост, накручивая и накручивая его на палец, прикусывая кончик.

Только она обернулась, чтобы заглянуть за тяжелые стеклянные двери, бесшумно закрывшиеся за учителем физкультуры у мальчиков, как Тед подкрался к ней, обнял ее рукой за спину, широкую и объемную от простеганной подкладки на пуху, и приложил указательный палец к губам: «Тс-с-с». Он ободряюще, заговорщицки улыбнулся и потянул ее за собой вниз по лестнице. Он молчал, пока не завел ее за машину, присев перед ней на корточки.

– Господи, как же я рад видеть тебя, – воскликнул он. Осторожно заправил ей за ухо выбившуюся прядь, чуть помедлил, ласково потрепав мягкую, бархатистую мочку уха. – Как дела, солнышко? Тебя не обижают?

Ее голос прозвучал тихо, недоверчиво и осторожно, лишь слегка прерываясь от нетерпения и тоски.

– У меня все хорошо.

– Я страшно скучаю по тебе и твоей сестре.

– Я тоже скучаю по тебе.

Он не смог удержаться и на мгновение сжал ее в объятиях, чувствуя, как ее тело под слоем пуха напряглось, а потом расслабилось, доверчиво раскрылось ему навстречу. Он отпустил ее и положил руки ей на плечи, их глаза оказались прямо друг против друга.

– Ты и оглянуться не успеешь, как мы будем вместе. Подожди, вот увидишь. Эйли, милая, ты бы хотела помочь мне?

Ее подбородок чуть заметно дернулся вниз и вверх, Теду только это и было нужно.

– Ты же хочешь, чтобы мы снова были вместе, правда? – Он улыбнулся. – Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала, солнышко. Тебе надо лишь вспомнить, что ты видела, как Джулия набросилась на меня. Ты ведь помнишь, да?

– Я была на кухне.

– Я знаю, но мне кажется, ты высунулась и видела, как Джулия прыгнула на меня. Подумай хорошенько, Эйли. Разве ты не помнишь этого?

– Не знаю.

– Постарайся, – настаивал он.

Она безучастно смотрела на него.

В его угрюмом взгляде уже готово было вспыхнуть нетерпеливое раздражение, но он поспешно улыбнулся, чтобы скрыть его.

– Эйли, я хочу, чтобы ты поговорила с Джулией.

– О чем?

– О том, что случилось в тот вечер. Я не знаю почему, но она совершенно запуталась. Ладно, я не сержусь на нее. Но нам нужно разобраться. Тебе, солнышко, нужно всего лишь заставить ее признать, что это был несчастный случай. Хорошо? Так и было, ты же знаешь. Я бы ни за что не сделал ничего такого, чтобы обидеть твою маму. Или вас. Никогда. Ты знаешь это. Тебе надо только уговорить ее сказать это.