Факт: Его телефон по ночам звонил по четыре-пять раз, но когда бы он ни снял трубку, слышалось только чье-то дыхание, а потом на том конце швыряли трубку. Он подумывал сменить номер телефона на такой, который бы не значился в справочнике, но не стал этого делать, беспокоясь о том, что если Эйли или Джулия когда-нибудь решились бы позвонить, то не сумели бы связаться с ним.

Факты, сваленные в кучу, словно камни в его кармане, которые нужно разобрать и разложить, но позже, не сейчас, не сразу, хотя он не мог не ощущать их веса, когда они колотились об его ногу.

Он сидел на балкончике гостиной, задрав ноги на перила, со стаканом в руке, наблюдая, как сумерки опускаются на улочки, расползавшиеся, словно паутина, от ворот Ройалтона. За последние три часа он вставал всего дважды, сначала за новой порцией спиртного и в туалет, а потом – за пледом, когда солнце село и его тонкий замшевый пиджак больше не спасал от прохлады. Почему-то, когда его выпускали, он не задумывался о том, что коридор ожидания (в чем, строго говоря, он не был уверен, хотя именно этим он и занимался– ждал) ничуть не изменится, все обычные входные двери по-прежнему останутся закрыты.

Он думал о последнем отпуске, что они с Энн провели вместе – в прошлом году, на побережье Мексиканского залива во Флориде. Был январь, девочек они оставили на Сэнди. Решение было внезапным, из тех, за какие они тогда хватались, оба поддаваясь соблазну нового места, которое поможет им, снова расставит все на свои места. А если уж ничего не выйдет, так, по крайней мере, появится возможность поговорить о впечатлениях от новых пейзажей.

Они остановились в Сент-Питерсберге, в прибрежном мотеле, которым управлял стареющий хиппи по имени Хэнк; вместе с ключами он предлагал марихуану и по просьбе постояльцев снабжал номера контрабандными видеофильмами. Во внутреннем дворике, обрамленном пальмами и гибискусом, над крошечным прудом высилась статуя пирата. Поговаривали, что во время второй мировой войны здесь был публичный дом.

В самой комнате находилась большая круглая кровать под покрывалом из черного искусственного меха, маленькая, выкрашенная в лиловый цвет кухонька в алькове и доска для игры в трик-трак, встроенная в высокий стол с табуретками по обеим сторонам. Оштукатуренные стены были того же грязно-розового оттенка, что и снаружи.

Каждое утро они вставали рано, проходили сквозь старинные решетчатые ворота мотеля, их причудливые чугунные узоры покосились и прогнулись под грузом многолетних отложений соли, и шли через дорогу на взморье. Они брели мимо склоненных людей, искавших акульи зубы или золото с помощью длинных и тонких прутьев «волшебной лозы», закутанных в свитера из-за вторгнувшегося во Флориду необычайно холодного фронта, мимо заброшенных старых доков, они шли далеко вперед, подбирая случайные раковины, отбрасывая их прочь. Иногда днем они играли в мини-гольф, послушно отмечая огрызком карандаша в таблице очков свое продвижение через ветряные мельницы и крепостные рвы. Несколько часов теплой погоды они проводили у неприветливого пруда на пластиковых лежаках со щелями на месте недостающих планок, куда вдавливалась плоть, и наблюдали за хамелеонами, которые, соскользнув со складок каменных брюк на статуе пирата, юркали в траву, становясь из серых зелеными.

Они были вежливы, советовались друг с другом о том, где обедать, устроить ли на ужин барбекю во дворе мотеля. Они купили пособие по трик-траку и учились играть, устроившись на табуретках в сумрачном номере с закрытыми ставнями, пропахшем паутиной и морем. А по вечерам они лежали, закутавшись в одеяла, пили натуральный грейпфрутовый сок и водку и смотрели, как на фоне ядовито-оранжевого заката ныряют и взлетают пеликаны. Но он понимал, что она еще ничего не решила насчет него, насчет того, чтобы остаться, и собственные искренние, но неуклюжие попытки ухаживать за ней начали казаться ему бессмысленными. Он знал и то, что вскоре обидится на нее, как всегда обижался на любого свидетеля собственных прошлых колебаний или слабости.

В последний день они проехали двадцать миль до заповедника штата и пустились в двухмильную пешую прогулку по территории, отведенной для скопы, находящейся под угрозой вымирания. Над узкой грязной тропинкой, словно своды собора, вздымались пальмы и папоротники, сквозь их зеленое кружево не проникал почти ни единый лучик света. Неподвижный воздух наполнял противный запах мошкары, неумолчное стрекотание сверчков. Этот район когда-то назывался Змеиным островом, но городской совет счел, что такое название может способствовать общему падению интереса к заповеднику, который они переживали, и недавно издал постановление переименовать его в остров Медового месяца. Тем не менее навстречу Теду и Энн попался только один человек, энергичная пожилая женщина с большим биноклем на шее. Проходя мимо, они поприветствовали друг друга кивками.

Через две мили тропинка вышла к океану, и они улеглись на песке за скалами, укрывавшими их от ветра. Солнце светило им прямо в лицо.

Ее глаза были закрыты, лицо обращено к небу.

– Тебе не хочется, – произнесла она, – чтобы кто-нибудь просто объяснил тебе, что возможно, а что – нет? – Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. – Я хочу сказать, не лучше ли было бы знать? Что, если это и есть самое большее, что мы можем? Тогда незачем было бы терзаться. Ну а если нет, что ж… Тебе не хочется, чтобы мы знали? – Она медленно раскрыла глаза, повернулась к нему.

Он набрал полные пригоршни песка и пропустил его сквозь пальцы. Она никогда так не разговаривала с ним, никогда не давала прямо понять, что может испытывать такую же неудовлетворенность, что и он, и хотя он это и подозревал, его поразило, как она выразила ее, с какой простотой, лишенной упреков и враждебности, которым, по крайней мере, он бы знал, как противостоять.

– Все дело в неведении, – тихо сказала она.

– Нам лучше вернуться, пока не стемнело, – угрюмо произнес он, вставая.

Когда они въехали на стоянку у мотеля, он открыл дверцу с ее стороны.

– Что ты не выходишь?

– Я только немного проедусь. Вернусь через несколько минут.