Ну что ж, мы немедленно начнем подготавливать вас к мероприятию на вашей простате. Доктор Херц попросил кусок бумаги и в лучших традициях американской хирургии начал фломастером пояснять пациенту, что они собираются делать с его бедной плотью. Главная цель этой сравнительно недавней техники состоит в том, чтобы избежать большой операции по удалению «сливочной фабрики». Вместо удаления мы через ваш мочеточник берем только часть тканей, так что в будущем «фабрика» сможет возобновить работу хотя бы частично.

Стенли кивнул и спросил, как долго это протянется. Полтора часа, был ответ. А как насчет анестезии? Что насчет анестезии? Существует хорошо разработанная болеутоляющая техника для этого типа операций. А в чем дело, Стенли? Я не хочу полной анестезии, Эдди, даже если будет больно. Оставьте мне хоть часть сознания, о’кей? Эта операция не требует полной анестезии, сухо сказал Херц и покинул палату. Ему не нравились пациенты, которые заказывают себе анестезию, как будто это гарнир в ресторане.

Дружелюбие, впрочем, вернулось к нему в предоперационной, когда он увидел Стенли замкнутым на все трубки и окруженным командой анестезиологов. Мистер Президент, я вам гарантирую, что завтра утром ставки «АК энд ББ» подскочат резко вверх! Давайте, давайте, думайте о бирже, о теннисе, о ваших парусниках, о женщинах, но только не о Навуходоносоре и Торквемаде! Мы забыли сказать читателям, что доктор и пациент стали приятелями после недели, проведенной на теннисных кортах острова Мартас Виньярд.

Вскоре после этого напутствия Стенли Корбах начал снижение (или подъем) в облака блаженного, медленно вращающегося путешествия внутри самого себя или вокруг самого себя. Он ничего не видел, кроме исключительно приятных волн чего-то волнообразного, и ничего не слышал, кроме обрывков медицинской терминологии, произносимой какими-то добрыми духами. Среди этого блаженства кто-то время от времени тянул или дергал его член, но это ничуть не уменьшало чувство всеобщей гармонии. Как раз напротив, что-то прибавлялось. Он улыбался, показывая, что ему знакомы эти движения, он и раньше их испытывал там, где он недавно был, в его жизни, вот именно в том, что сейчас лежит немного сбоку от него. Нет ничего вредного в этих дерганьях пениса, ничего демонического, это все невинные игры существ, которых когда-то называли – и все еще, все еще называют! – людьми.

Позже поле его зрения, если мы можем назвать это зрением в обычном смысле слова, разделилось на сегменты, и в этих сегментах он мог видеть, или предвидеть, или вспомнить какие-то подробности жизни, увеличенные или уменьшенные, а то и целые панорамы, сфокусированные или размазанные, и все это вместе было предельно милым и близким: вдруг локоток высунулся из розовой розы кружев, потом явилась мощенная булыжником улица, в конце которой полоскалось темно-синее море с белыми барашками во всю ширину, кто-то шел под темными арками, он был горд своими новыми сапогами, он приближался к какому-то решающему повороту в жизни, маленькое белое пятно в углу сегмента быстро превращалось в трепещущий холст, появился экипаж, влекомый двумя ярко-коричневыми лошадьми, стук их копыт смешался со стуком его каблуков, дверь кареты открылась, маленькое розовое пятно вдруг вздулось огромной розой, весь шелк и кружева, и взбитое, как сливки, чувство юности, смешанное с горечью расставания; навсегда, ну что ж, прощай! Маленький мяч мрака катится через сцену, волоча проволочный хвост. Выплюни комок слюны! Выпей воды, вина или молока, вступи на сходни, глотни моря, глотни юности, триумфа, не верь, что тебя убьют как жида, когда вернешься, насладись своим свиданием и скажи этим губам и пальцам и всем другим частям розы: сеньоры, сделайте это так, как вы хотите, я весь ваш.

«Какое сейчас давление? – спросил Херц своих помощников. – Кэти, будьте любезны, добавьте седативов в систему, благодарю вас».

Сегментация круга исчезла, равно как и сам круг растворился в уюте и тепле наркотической полунирваны вашингтонского католического госпиталя.

2. Доступ к телу

Он постепенно приходил в себя уже в своей палате. Естественно, первое, что отчетливо сфокусировалось, оказалось телевизором, мощно прикрепленным к потолку помещения. Какой все-таки гуманный подход к основным нуждам прикованного к постели пациента! Странная игривость ума напомнила ему первую фазу похмелья. Что послеоперационный больной жаждет увидеть после путешествия в околоастральные сферы? Ну конечно, реальность, то есть телевизор. И рука его сразу после пробуждения автоматически рыщет в поисках переключателя.

На экране, как обычно, шумело ток-шоу с популярной ведущей, которая все еще не могла решить, какой образ ей больше личит: капризного бэби с пухлыми губками или пронизывающей очкастой стервы. Народ обсуждал вечно горячую проблему семейного кровосмешения.

Стенли уже предвкушал полчаса замечательного национального времяпрепровождения, когда кто-то выключил манящий экран.

– Мой бедный мальчик, мой любимый, – услышал он и, скосив глаза, увидел свою законную супругу, сидящую возле кровати и плачущую скромно и нежно в свой платок, несомненно тщательно подобранный для плача возле постели сраженного мужа.

Как она красива, подумал он. Какую отличную «куколку Барби» я подцепил двадцать три года назад! Кто осмелится сказать, что в ее лице мы видим бабушку двухлетнего мистера Даппертата-младшего?

– Что ты хочешь попить, мой дорогой? – спросило изящество. – Минеральной воды, куриного бульона?

Он усмехнулся:

– Что бы я действительно выпил сейчас со смаком, это бутылку «Гролша».

– О пиве нужно забыть, дорогой, – произнесла она слезливым голосом. В соответствии со всеми славными традициями она подоткнула чуть-чуть подушку над головой гиганта и чуть-чуть склонилась, намереваясь охладить поцелуем его жаркий лоб.

– Поосторожней, Марджи, – предупредил супруг. – Херц сказал, чтобы я избегал сексуальных возбуждений, пока из хера торчит резинка.

Она вздохнула, и в глазах ее промелькнул отблеск постоянного и привычного возмущения:

– Ну как можно говорить в такой манере сразу после операции?! И почему всегда должен быть юмор, почему нельзя без иронии? Почему даже после этого мученичества ты не можешь позволить себе нормальных человеческих чувств, мой дорогой, мой храбрый, мой такой драгоценный Стенли?

Он повел слабой рукою:

– Нет, нет, Марджи, я вовсе не юморю, вовсе не иронизирую, Боже упаси. Я просто говорю о пиве, о сексе и о катетере в члене, вот и все. – Сказав это, он немедленно заснул.

День за днем он чувствовал себя все лучше. На третий день был удален катетер. Эдди Херц явился, резво, как всегда, фломастером обрисовал Стенли ситуацию в его нижних этажах. Что касается вашей вирильности, Стенли, сэр, мы можем ждать двух вариантов: хорошего и не слишком хорошего. Учитывая вашу исключительность, мы вправе надеяться на лучшее. У вас будет нормальная эрекция и почти нормальный оргазм; в наше время экологических катастроф это не так уж мало. Что касается эякуляций, не ждите прежних, как я предполагаю, гаргантюанских излияний, мой друг. Ну, просто не думайте об этом, не говорите об этом с вашим секс-партнером, и вы просто не будете этого видеть, если только вы не… В этот момент доктор Херц посмотрел на своего пациента таким макаром, каким какая-нибудь «идише мама» смотрит на своего неисправимого мальчика.

Тут Стенли признался, что он уже провел небольшой эксперимент сродни тем, что практиковались сорок два года назад у них в казармах морской пехоты в тихоокеанском бассейне военных действий. С оргазмом действительно все было в порядке, однако он едва не расплакался, когда увидел в результате своих усилий лишь жалкую капельку водянистой жидкости. Не беспокойтесь, Эдди, я не собираюсь подавать на вас в суд за халатность. Вы сделали превосходную операцию, и я вам чертовски благодарен. Просто это грустно, как любой декаданс. Ах, Стенли! Херц упрекнул его за преждевременные эксперименты на столь сильно травмированном органе. Эта штука у вас улучшится, конечно, но все-таки не ждите вулканических извержений. Держите ваше либидо живым, но постарайтесь быть поумереннее и попроще в этой сфере. Какая простая и умеренно грустная история, вздохнул наш богач.