Один ремесленник, чья лавка в узкой улочке у подножия горы Мория была только что разграблена вавилонскими солдатами, тащился в толпе пленных; его звали Кор-Бейт, что на иврите означает «холодный дом». Вдруг он увидел прикованного своего царя, который выл диким воем от нестерпимой боли. Кор-Бейт не смог выдержать такого унижения.
Я знаю, что этот Кор-Бейт был моим предком, бормотал Стенли. Я вижу все это, как в фильме, отснятом двадцать пять веков назад. Я уже видел этого или другого Кор-Бейта всякий раз, как принимал морфин. Я видел, как он вытаскивает кожи из погреба своего «холодного дома» и делает из них защитные жилеты и высокие сапоги. И вот я вижу в этот момент, когда молюсь перед операцией на своих половых органах, как Кор-Бейт выскакивает из толпы, выхватывает меч у стражника и пытается заколоть царя Зидкию, чтобы избавить того от страданий. Я вижу, как вавилонские солдаты одолевают его и тащат к ногам Навуходоносора, что сидит на своем походном троне на испоганенной террасе нашего Храма; мантия запачкана кровью Зидкии и его детей.
«Ты хотел лишить его чувств?» – спросил Навуходоносор Кор-Бейта, и мой предок ответил: «Йес, сэр», очень вежливо. Царь был очень мрачен в тот день его триумфа над Иудеей. Он хорошо знал астрономию, и у него были более или менее личные отношения с Астартой. По расположению светил он понимал, что богиня не одобряет кровавую баню, но он также знал, что у него нет выбора. Проблема финальной анестезии волновала его. Он спросил Кор-Бейта, что тот предпочитает, чувства или полное спокойствие. «Чувства», – ответил Кор-Бейт, будучи настоящим еврейским ремесленником. «Ты сказал», – кивнул Навуходоносор и приказал вырезать хорошую плеть из его кожи и этой плетью дать ему пятьдесят хороших ударов, не щадя никаких участков тела.
Католическая моя сестра Элизабет, что ты думаешь об этой иудейской истории? Мне кажется, я вижу небо той ночи над Иерусалимом, непостижимую прозрачность свода и две звезды, как будто движущиеся к нам, ко мне и к нему, моему предку, что ползет среди наваленных трупов к своему «холодному дому». Он выжил, сестра, и уберег свои яйца, иначе тебе не пришлось бы сейчас молиться за этого ебаного грешника Стенли Корбаха. Он выл всю ночь и потом еще целый месяц, но временами в бреду перед ним, между стеной полной боли и стеной полного обезболивания, вдруг возникала мгновенная картинка птичьей стайки, которая передвигалась в голубом воздухе с такой синхронностью, словно была единым существом.
Так Стенли Корбах бормотал и мычал все это, или меньше, чем все это, или больше, чем все это, пока дверь не открылась и в палату не вошел доктор Эдди Херц, его собственный Навуходоносор. За ним следовала толпа молодых врачей, сестер и студентов. Такова была практика утренних обходов, и для богатых пациентов исключений не делалось, даже если они могли, не моргнув, купить весь этот престижный католический госпиталь.
«Привет, Стенли! – сказал доктор Херц в манере университетского спортклуба. Выдающийся уролог, он был похож на чемпиона по легкой атлетике. – Потрясно выглядишь сегодня!» Он всегда старался относиться к своим пациентам, во всяком случае во время утренних осмотров, так, будто они перенесли простую спортивную травму.
Проблемы «Большого Корби» – как иногда за глаза его называли партнеры; он ненавидел это! – начались «из голубизны» (английская идиома для обозначения неожиданности) почти в буквальном смысле. Однажды во время полета из Парижа он обнаружил в себе некоторую странную аномалию, которая может показаться просто смехотворной в контексте рынка ценных бумаг и капитальных инвестиций, чем он был озабочен всю ту текущую неделю. Он не мог писать, несмотря на то, что его мочевой пузырь готов был уже лопнуть от излишних почечных поставок. Два из трех часов сверхзвукового полета он провел в туалете, стараясь выжать из себя хотя бы полстакана жидкости, которая, бывало, покидала его в виде мощной, слегка звенящей струи. Пассажиры «конкорда» были удивлены, обнаруживая, что один из двух чуланчиков постоянно занят.
Оказалось, что у него гипертрофия мужской железы, простаты, которая обычно сидит под мочевым пузырем и мирно продуцирует сперму, однако при увеличении, что случается в «третьем возрасте», может сжать мочеточник, и все это не имеет никакого отношения – или совсем малое – к финансовой ситуации в мире.
К концу того дня Эдди Херц, насвистывая «Примаверу» Вивальди, ввел гибкий катетер в пенис вконец измученного мегамиллиардера и освободил его мочпузырь от излишнего груза. Какая боль и какое облегчение, вы бы знали, народы мира! Вот вам мир чувств и ощущений; боль и благость существуют иной раз вплотную рядом. Не сестры ли они, сестра Элизабет?
На период тестов и анализов Корбах получил продолговатый пластиковый контейнер, который соединялся с катетером и был привязан специальными штрипками к левой ноге пациента. Он мог ходить и вдобавок к этой замечательной способности мог, задрав штанину, наблюдать скопление клюквенного сока из его травмированных мочпутей. «Пожалуйста, Стенли, воздерживайтесь от любого вида сексуальных возбуждений», – сердечно посоветовал доктор. «Разве таковое еще существует?» – мягко простонал пациент. Доктор загадочно улыбнулся. Легко сказать, трудно сделать. Почти каждую ночь в госпитале Корбаха почему-то посещали колоссальные эрекции, причинявшие ему поистине вавилонскую боль.
По мере того как команда Эдди Херца расширяла свои тесты, общее физическое состояние нашего гиганта все усложнялось. Выяснилось, что его коронарные артерии забиты холестериновыми формациями так же густо, как тропы горной Иудеи были перекрыты патрулями вавилонян и филистимлян. В таких условиях трудно было решиться на «хирургические мероприятия», по выражению Херца. К счастью, Стенли еще не нуждался в операции «байпас» на открытом сердце, можно было обойтись ангиопластикой, то есть прочисткой артерий. К несчастью, в сценарии было еще одно серьезное осложнение: ангиопластику даже при всем современном оборудовании было рискованно проводить на фоне продолжающегося кровотечения. И наконец, была еще одна, самая зловещая, опасность: увеличение простаты могло быть следствием злокачественного процесса. В этом случае надо было готовиться к большой полостной операции.
Стало быть, прежде всего надо было прибегнуть к биопсии, которая сама по себе, разумеется, относится к числу «хирургических мероприятий». Если Стенли повезет и опухоль окажется доброкачественной, тогда к железе, что Стенли застенчиво называл «моя сливочная фабрика», будут добираться без раскрытия живота все через тот же старый орган, который упорно возражал против того, чтобы его считали просто частью водопроводной системы. «Полный вперед, док, – сказал Стенли, – делайте все, что вам нужно, с этим столь несовершенным судном для путешествия души, как выражается один мой русский родственник».
Херц обсуждал с Корбахом все детали, как стратеги Пентагона, возможно, обсуждали зачистку Панамы. Сначала они решили сделать ангиопластику, и они сделали ее. После того как наш гигант оправился от этого мероприятия, его опять отправили в операционную и вытащили из него кусочек увеличенной железы на анализ. Затем, как несколько лет или несколько минут, протянулись несколько дней полуагонии в ожидании результатов. Дело осложнилось тем, что все это совпало с длинным уик-эндом национального праздника, когда университетские лаборатории были закрыты. Разумеется, «АК энд ББ корпорейшн» могла открыть все лаборатории города и заплатить за это любую цену, однако наш пациент резко возразил против такого варианта, сказав своей жене: «В этой фазе жизни, девочка, я хочу быть таким же, как все мои братья, я хочу испытать агонию и надежду. Агонию и надежду, мой друг; только так». В решающий день Эдди Херц не заставил их ждать. Деловито войдя в палату, он объявил хорошие новости. Канцера нет, опухоль доброкачественная.
Всю неделю до этого, лежа в постели, с иголочками, проникающими в главные пути его внутренней галактики, он продолжал думать о двух главных, как он полагал в это время, вопросах: чувства, то есть существование, и отсутствие чувств, то есть не-существование. Транквилизаторы, болеутоляющие, а также некоторый напиток Вечного Жида проделали какую-то странную шахту в его сознании: он не знал, то ли ему снятся ошеломляющие сны, то ли это какой-то иной вид путешествия во времени и пространстве. Он был уверен, что существуют онтологические параметры за пределами жизни, и не боялся смерти. И все-таки, когда перед биопсией он получил мощную общую анестезию и в следующий миг очнулся для того, чтобы понять, что «хирургическое мероприятие» завершилось и в нем содержалось на деле несметное число мигов, в коих он просто не существовал, его пронзила смертельная идея полного отсутствия онтологии, отсутствия чего бы то ни было за пределами мига чувств, иными словами, отсутствия Бога. Разверзлась идея тотального ужаса, и с этой идеей в обнимку его оставили ждать лабораторных результатов во время длинного уик-энда в столице Соединенных Штатов.
