Пришло лето. Мерзости малость поубавилось. У девчат заголились коленки. Мысль временами стала отвлекаться от политики. АЯ продолжал курсировать через Атлантику и вдруг однажды залетел на «остров Крым», куда когда-то с подружками удирал отдохнуть от материкового большевизма.

Вот она и набережная Ялты с ее накатами и взлетами свободной стихии. Предметом шика в то лето была западная мягкая бутылка из-под пепси-колы. В нее наливают какой-нибудь домашний напиток и, прогуливаясь, сосут. Нет кораблей, нет туристов. Ленин по-прежнему тычет черную ладонь в голубизну. На телевизорах полковник Алкснис снисходительно дает понять, что ждать осталось недолго, скоро снова возьмут власть настоящие советские мужчины.

Клиенты фонда, профессора по легочным болезням, устроили шашлык на большой высоте, в бывшем партийном, ныне муниципальном заповеднике «Красный камень». Здесь эти мерзавцы истребляли народных оленей, объясняли хозяева американцам. Наслаждайтесь уникальным воздухом плоскогорья, в котором на кубический километр приходится всего два болезнетворных микроба. Саша Корбах стоял на краю Яйлы, что обрывалась гигантской отвесной скалой к морю. Два болезнетворных микроба витали над ним, пытаясь залететь в ноздри.

Волшебный Крым, там в прежни годы, как нынче, впрочем, как всегда, сквозь миндали неслись удоды, сквозь пальцы утекали годы, и старый шут, как друг свободы, молил: гори, моя звезда! И провожали пароходы совсем не так, как поезда.

В тот же вечер он улетел через Москву и Хельсинки в Лос-Архангельск, чтобы вернуться в Москву ранним утром 19 августа 1991 года.

2. Акция Москвы

В аэропорту его встречала Роуз Мороуз, которая вот уже полгода исполняла тут обязанности менеджера. Удивительные изменения произошли в ходе романа с этой простухой из Йорноверблюдского графства. Нынче, когда она в своем деловом костюме проходила через холл бывшего СЭВа, взоры всех мужланов, вечно околачивающихся там, следовали за нею. Нельзя сказать, что это сильно нравилось заместителю Роуз Бену Достойному Утки, но до поры до времени он терпел из дипломатических соображений.

Пока ехали из Шереметьево к Ленинградскому шоссе, Роуз разложила на своем атташе кучу бумаг, на которых требовалась подпись уважаемого, но плохо уловимого председателя. Ей повезло: по шоссе в то утро проходила какая-то бесконечная бронеколонна, движение транспорта было почти остановлено, и Алекс, еще не доехав до города, подмахнул все что надо.

Движение все не восстанавливалось. Военные регулировщики распоряжались на перекрестке. Бледное солнце отражалось в их нагрудных бляхах. АЯ не мог оторвать взгляда от медленно катящих в сторону города бэтээров и танков. Клацающая гусеницами родина. Чудо, что она не развязала страшную войну. Сорок пять лет наращивала свою таранную башку. Одним ударом взломать все европейские замки! В принципе у родины не было альтернативы. Производя этот таран и опустошаясь телом, она жила как бы в ожидании гигантского грабежа. Подобно ханам Орды набежать на Запад и вернуться с добычей! Оставить за собой развалины, чтобы заново отстраивались до нашего нового похода. Чудо, что эта логическая цепь не замкнулась. Куда теперь тянется эта опозорившаяся броня, на какие бессмысленные маневры?

Вдруг менты начали пропускать машины. Однорядным ручейком они потекли вдоль остановившейся колонны. Фондовскому «таурасу» повезло оказаться в первой партии, и вскоре он добежал до первых городских кварталов, по крышам которых пламенными уступами все еще громоздился смехотворный сейчас призыв: «Мы придем к победе коммунистического труда!» Вдруг опять застопорилось. Проспект во всю ширину, включая тротуары, оказался забит ползущим транспортом. Выли сирены милицейских машин и «скорой», никто им не уступал дорогу. Иногда пробирался поперек движения мотоцикл с бессмысленно орущими гаишниками. Возле Белорусского вокзала все остановилось наглухо. «Таурас» затерло на горбу проспекта, с которого он перетекал в улицу Горького. Она тоже на всем протяжении была забита. «Нечто невероятное», – сказал шофер Марк Гольдберг, до недавнего времени работавший в «Бурденко», где он как хирург получал по неофициальному курсу доллара в пятьдесят раз меньше своей нынешней американской зарплаты.

АЯ вышел из машины. С моста были видны всеобъемлющие масштабы ступора. Бессмысленно меняли цвета несколько светофоров. Пары от работающих вхолостую моторов поднимались в воздух. Словно отяжелевшая, но неумолимая валькирия, надвинулась и нависла над площадью темная туча. Вдруг на мгновение все как бы обнажилось – тысячи людей в позах отчаяния. Пошел дождь. Несколько парней стояли среди машин, курили, спрятав сигаретки в рукав. Он пробрался к ним. Парни озлобленно переговаривались.

«Садовое перекрыто, на-хуй-блядь. Говорят, все мосты через реку перекрыты, на-хуй-блядь. Совсем у распиздяев крыша поехала». – «А что происходит, ребята?» – спросил АЯ. Один повернул к нему башку: «Ты что, не слышал? ГКЧП в городе, Горбача скинули!»

Александр тут же бросился назад, к машине, вытащил за руку Роуз Мороуз с ее бумагами: «Роуз, мы идем пешком! В городе переворот! Нам нужно как можно скорее добраться до фонда!» Шоферу он сказал: «Оставайтесь пока в машине, но если начнется стрельба, бросайте все и пробирайтесь к нам!»

«Где стрельба? Какая стрельба?» – забормотал Марк. Он и в Израиль-то не уехал оттого, что там стрельба. Стрельба в Москве была выше его понимания. Тут как раз что-то бухнуло рядом, но это был не выстрел, а выхлоп газа из-под грузовика.

Они быстро выбрались на Грузины. Здесь было тихо. Казалось, что вообще ничего не происходит. На Тишинке шла обычная жалкая торговлишка. Странные звуки послышались при приближении к Пресне: рев и какие-то трубные вопли. Не сразу догадаешься, что волнуется чуткий зоопарк. Из метро выходил обычный утренний поток. Люди ускоряли шаги в сторону троллейбусных остановок. Лишь на некоторых лицах был виден робкий вопрос: все ли осталось на месте в Москве, пока под землею мы мчались? Между тем два юнца в джинсах, щедро зачерпывая из ведер белила, заканчивали на стене надпись метровыми буквами: «Долой ГКЧП!»

Корбах приостановился: «Ребята, просветите, как расшифровывается ГКЧП?»

Юнцы ответили, не оборачиваясь: «Говнюки-Коммунисты-Чекисты-Подонки».

Вдруг какой-то восторженный спазм сжал горло АЯ. Он положил ладони на спины граффитистов. Эй-эй, дядя! Они обернулись и узнали: «Саша Корбах, ты с нами?» – «Конечно, с вами, ребята! С кем же я могу быть еще?!»

Чем ближе они подходили к зданию СЭВа, тем чаще на стенах домов и заборах долгостроя попадалась им зловещая аббревиатура, влекомая словом «долой» и подгоняемая дубинкой восклицательного знака. Встречались группы людей, страстно обсуждавших ситуацию и размахивающих руками. Возле здания правительства РСФСР группы уже перерастали в небольшие толпы. Вдруг часть народа повернулась в одну сторону. В подземный гараж «Белого дома» спускалась цепочка черных «волг». Донесся крик: «Ельцин приехал!» Нестройные крики «ура» быстро слились в скандирование: «Ура, Борис! Ура, Борис!» Милиция расставляла вокруг здания свои хлипкие загородки. В одном месте какие-то парни катили к проезжей части улицы металлические бочки. Подъехал самосвал, вывалил загрузку песка. Волокли выломанные секции строительных заборов. Боками притерли к сооружаемой баррикаде две больших поливальных машины. Неужели думают сопротивляться? И снова, теперь уже сокрушительным ознобом, его протряс неведомый прежде восторг.

Уже с террасы СЭВа он увидел, что сквозь толпу осторожненько движется к «Белому дому» колонна бронетранспортеров. Ну вот и все, это конец, подумал он, и вдруг заметил на головной машине – Боже! Боже мой! – слабо поднимаемый легким ветром трехцветный флаг. Восемь броневиков остановились, как бы образовав линию обороны. Толпа вокруг радостно возбуждалась.

В холле СЭВа царила вполне бессмысленная активность. Поднимались и опускались перегруженные лифты. Милиция как бы с особой строгостью проверяла документы, между тем в соседние двери входил всяк кому не лень. В углу большая толпа стояла у телевизора в ожидании. На экране безмятежно дрыгоножествовал имперский советский балет. Кто-то прошел с маленьким приемничком возле уха, бросил спутникам: «Эхо Москвы». Таманская и Кантемировская. Полторы тыщи танков, бэтээров и бээмпэ». Роуз Мороуз с достоинством проходила через толпу, произнося первую русскую фразу из тех, что она усвоила в Москве: «Пааазволь теетоварищи!»