— Города сильно перенаселены, — пожаловался Рух. — Люди теснятся, как пчелы в улье. Вот уже двести лет не было войн, а эпидемий — более полувека. Больше нет ни ружей, ни копий, ни какого-либо другого смертоносного оружия. Нет даже спортивного оружия, потому что дичь перевелась много поколений назад. Те немногие животные, что остались в живых, содержатся в зоопарках или лабораториях. Употребление мяса в пищу считается варварством.

Рух сделал шарик из вещества, похожего на воск, и покатал его между двумя пальцами, затем опустил в маленький бронзовый сосуд, из которого тут же полыхнула струя фиолетового пламени. Сразу же по комнате разнесся довольно пьянящий, но приятный аромат.

— Картиш, — объяснил Рух. — Он стал всенародной привычкой, такой же, как курение сигар и сигарет в прежние времена.

— Довольно приятно пахнущая штука, — прокомментировал Цюлерих.

Они сидели, вдыхая необычный аромат, расслабленные, погруженные в грёзы. Наконец Цюлерих спросил:

— Вся Земля так же перенаселена, как этот город?

Рух очнулся от своих грёз, щелкнул выключателем и указал на то, что только что было высокой белой стеной. Теперь она казалась большим окном, выходящим на дикие джунгли. Он нажал другой переключатель, и джунгли, казалось, отступили, как поля за окном движущегося поезда. Цюлерих вскочил на ноги, и ему показалось, что весь дом пришел в движение, плывя над тропическими джунглями. Он снова сел, слегка смутившись, улыбнулся и стал внимательно смотреть.

— Телевидение, полагаю, — прокомментировал он.

Рух кивнул и добавил:

— Слабости человеческой натуры всегда озадачивали меня, но вот одна из них превосходит все остальные по степени необъяснимости. Люди настолько плотно населяют наши города, что в метро не хватает кислорода, и все же самые плодородные и живописные уголки нашего земного шара остаются совершенно необитаемыми. Это не казалось бы странным, если бы путешествия доставляли неудобство. Нет абсолютно никакой причины, по которой мы должны скучиваться в определенных местах, как будто больше нигде нет свободного места. И все же мы это делаем, и если бы не наше превосходное медицинское обслуживание и очень эффективные средства связи, мы были бы уничтожены нашей собственной стадностью.

— Но, конечно, — воскликнул Цюлерих, указывая на интенсивную тропическую растительность, — в этих лесах есть животные.

Рух покрутил пальцами маленькую медную ручку. Лес, казалось, принялся подступать всё ближе и ближе, пока длинные, похожие на пальмовые, листья не раскинулись перед ними густым и беспорядочным ковром. Насколько мог судить Цюлерих, это были тропики — густые, пышные и тихие. Он вглядывался в подлесок, внимательно изучая листву и стволы деревьев, проплывавшие теперь мимо них очень медленно. Он не смог найти ни жука, ни птицы, ни зверя, ни змеи.

— Почему? — изумился он.

— Люди не всегда были такими ленивыми, как сейчас. Было время, почти столетие назад, когда все, мужчины и женщины, соперничали с друг с другом в умственной и физической активности. В то время ученые уже знали, что болезни возникают почти исключительно из-за паразитизма, а паразитическая жизнь в основном представлена низшими животными. Это был век газа. Век электричества только что закончился, и люди, исчерпав его потенциал, обратились к газам, изучая их и используя в различных целях. Почти ежедневно обнаруживались новые газы и новые способы их применения. Газ переносил людей повсюду, составлял более половины пищевого рациона, согревал, охлаждал города и продукты, лечил и развлекал.

— Действуя в соответствии с общим стремлением избавиться от болезней, великий исследователь газов открыл тертопелий. Его добывали в верхних слоях атмосферы с помощью вакуумных цилиндров и закачивали в резервуары под высоким давлением. Этот газ, более легкий, чем любое известное вещество, образовывался высоко в атмосфере Земли. Этот исследователь обнаружил, что тертопелий уничтожает всех низших животных и микроскопическую жизнь, но совершенно безвреден для человека. Я полагаю, что еще в двадцатом веке по старому юлианскому календарю химики открыли порошки, ядовитые для насекомых, но совершенно безвредные для человека.

— Чтобы не утомлять вас подробностями, тертопелий был сконденсирован и смешан с более тяжелым газом, чтобы придать ему вес. Затем с самолетов им была залита вся поверхность Земли. С тех пор в наших лесах не стало ни паразитов, ни животных. Тертопелий справился с задачей очень эффективно. Невозможно предсказать или даже представить, воссоздаст ли природа нечто подобное в ближайшие несколько тысячелетий.

В то время как их разговор коснулся темы жизни и смерти, Цюлерих спросил Руха, какие идеи преобладают относительно этого вопроса в будущем. Казалось, что человечество оставило надежду на вечную жизнь на этой планете или на любой другой, хотя сам факт того, что прогресс всегда стремился к совершенству, должен был скорее укреплять, чем ослаблять веру в таковую жизнь в будущем. И из-за сомнений относительно загробной жизни Рух был тем более заинтересован в том, чтобы надежда, внушённая ему Цюлерихом, оказалась не беспочвенна.

Но по мере того, как Цюлерих задавал вопросы и узнавал новое, его энтузиазм по поводу обещания даровать людям жизнь вечную угасал. Он был глубоко духовным человеком. Он знал, что вера была основой каждого великого достижения, и сомневался в мудрости дарования вечной жизни людям, у которых не было ни веры, ни понимания. Итак, он продолжал говорить, позволяя своим мыслям течь в одном направлении, а словам — в другом.

Он рассказал, как открыл тайну изувеченной крысы, чьи полные боли глаза так глубоко тронули его, и об ученых, изучавших его, и о чувствах, похоронивших его. А Рух, в свою очередь, поведал о множестве новых невероятных чудес, о которых Цюлерих и не подозревал. В конце концов Рух, казалось, убедился, что все-таки разговаривает с очень старым и очень необычным человеком, и признался, что действительно верит в то, что Цюлерих, возможно, открыл эликсир жизни, потому что в те дни было так много нового и удивительного, что люди уже давно перестали чему-либо удивляться.

Цюлерих высоко оценил дух прогресса, столь очевидный повсюду, но Рух, казалось, не испытывал ни капли его энтузиазма.

— Да, — признал он, — мы достигли невероятного прогресса по сравнению с эпохой изобретений двухсотлетней давности. Сегодня ни у кого нет причин испытывать нужду или быть лишенными жизненных привилегий.

Но в последующие дни Цюлерих обнаружил, что масса людей испытывают нужду. Правители обезумели от власти, их обуяла жажда накопления богатств. Они брали смело и жадно, потому что больше не боялись ни народных восстаний, ни хищений со стороны сотрудников. Телекопы, охранявшие их сокровища и поддерживавшие их власть, были чисто механическими созданиями и управлялись секретным кодом, известным только их владельцам. Политические и социальные отношения никоим образом не поспевали за прогрессом механических изобретений. Все достижения были материальными. Политики открыто злоупотребляли своими полномочиями. Смирение, милосердие, служение идеалам, самопожертвование — эти качества были им неизвестны. Любовь получила новое определение, а новая жизнь, несмотря на ее механическое совершенство, была пустой.

В конце концов, Цюлерих сказал Руху, что не выдаст тайну вечной жизни ни людям, ни кому-либо еще, пока не будет восстановлено подобие справедливости в отношениях человека с человеком.

Рух пристально посмотрел на него, скривив уголки рта. Затем он схватил его за руку и зарычал:

— Если вы лгали мне, теша меня ложной надеждой, если… — его губы дрогнули, но некоторое время с них не слетало ни звука.

Гнев и разочарование захлестнули его, оставив угрозу незавершенной. Вместо этого он нажал на кнопку на столе.

Над домом раздался гул. За окном пролетел большой самолет. Цюлерих выглянул наружу: он приземлился легко, как птица на ветку. Дверца самолета открылась. Из нее вылезли три гротескные пародии на людей. Это были огромные существа. Они были, должно быть, десяти футов ростом, с угловатыми руками толщиной с мужское бедро и ногами, такими же пропорционально большими, как и руки. Они пошли вперед твердым механическим шагом. Добрались до двери, развернулись в унисон и, тяжело ступая, вошли внутрь, склоняя головы, чтобы протиснуться в неё. Все внутри дома сотрясалось от их размеренной поступи. Они вошли, и Цюлерих невольно отшатнулся от них, когда они направились к тому месту, где он сидел.