– Я приехал не ради шуток, – раздраженно ответил герцог. – Прошу вас это запомнить, вот и все.

– И все, милорд? В таком случае, благодарю за визит и должен сказать вам вот что: вся разница между вашей светлостью и мной заключается в том, что я умру сегодня, а вы завтра.

Герцог пришел в такое раздражение, что немедленно распрощался и сердито зашагал к барке, не зайдя в дом.

Алиса была в недоумении, она видела приезд Норфолка, поспешила переменить платье и надеть свой лучший чепец; но спустясь, чтобы встретить благородного гостя, увидела лишь, как он поспешно уходит.

Дом погрузился в уныние. Мерси приехала бледной, встревоженной.

– Как дела, Мег? – спросила она.

– Пошли в сад, там можно уединиться. Здесь я не могу говорить с тобой, боюсь, подслушает мать.

В тишине сада Маргарет сказала:

– Отца снова вызвали на комиссию.

– О Господи, в чем обвиняют его теперь?

– Не знаю.

– Его имя все еще стоит в списке виновных по делу Элизабет Бартон?

– В том-то и беда, Мерси. Он разбил их доводы своими, но это ничего не дало. Его по-прежнему обвиняют. Почему? Я знаю… знаешь и ты. Отца твердо решили осудить. Он невиновен… невиновен… но признавать этого они не хотят.

– Маргарет, им не доказать его вины. Он будет неизменно одерживать верх.

– Мерси, ты пытаешься утешить меня и себя. Я часто вспоминаю счастливые дни… мы косили сено, гуляли по саду, сидели вместе… пели, вышивали… читали вслух свои сочинения. Какими далекими кажутся те времена! Мы уже не можем посидеть в покое. Вечно приходится быть настороже. Плывет по реке барка. Причалит ли она к нашей пристани? На дороге слышен стук копыт. Не посланец ли это от короля… от нового советника, Кромвеля?

– Мег, ты терзаешь себя. Но Маргарет продолжала:

– Отец в особенно радостные минуты говорил: «Перед смертью я вспомню эту минуту, вспомню и скажу, что жил не напрасно…»

Недоговорив, она закрыла лицо руками. Мерси не сказала ничего, лишь крепко стиснула руки – она была готова умереть от горя. Подумала: «Мы с Мег отдаем себе отчет в происходящем. Не умеем закрывать глаза на факты, как остальные. Бесс, Сесили, Джек любят его… но по-другому. Любят как отца… а для нас с Маргарет он не только любимый отец, но и святой».

– Я вспомнила, – неожиданно сказала Мег, – как Айли показывала нам моды. Помнишь? Длинные рукава? Их ввела та женщина… королева. Та женщина!.. Мерси, если бы не она, отец сейчас был бы с нами… может, читал бы нам… может, смеялся… вышучивал нас за что-то в своей остроумной манере. А тут, Мерси, он стоит перед комиссией, мы даже не знаем, зачем, в чем его обвиняют, не знаем, когда он вернется домой… и вернется ли.

– Маргарет, на тебя это не похоже. Ты… такая разумная, рассудительная. Самая умная из нас… поддаешься горю, плачешь из-за того, что еще не случилось.

– Мерси, не притворяйся спокойной! У тебя на глазах слезы. Ты испытываешь тот же страх. Сердце у тебя тоже разрывается.

Мерси поглядела на Мег, и слезы медленно заструились по ее щекам.

– И все из-за какой-то женщины, – воскликнула Маргарет в порыве гнева, – из-за женщины с деформированной рукой и бородавкой на шее, которую нужно прикрывать драгоценным камнем… Из-за красивых рукавов… из-за французских манер… нашему отцу приходится…

Они поглядели друг на друга и медленно пошли к дому.

После комиссии Томас вернулся домой веселым. Когда Маргарет и Мерси прибежали встретить его, они увидели на барке вместе с ним Уилла.

Томас тепло обнял дочерей. Увидел на их щеках следы слез, но не сказал по этому поводу ни слова.

– Отец… ты вернулся! – сказала Маргарет.

– Да, дочка, твой муж и я вернулись вместе.

– И все хорошо?

– Все хорошо, дочка.

– Тебя больше нет в этом парламентском списке? Тебя больше не обвиняют из-за той кентерберийской монахини?

– Меня вызывали не в связи с ней.

– Тогда зачем же?

– Обвиняли, что я убедил короля написать «Суждение о семи таинствах».

– Но, отец, он же сам начал писать, а потом призвал на помощь тебя.

– Милая дочь, это обвинение ничем не отличается от других, так что, прошу тебя, не возмущайся.

– Они хотят устроить тебе ловушку.

– Невиновного человека в ловушку не поймать.

– В чем тебя, собственно, обвиняли?

– Его Величество решил воздать Папе Римскому честь в своей книге и воздал. Теперь он, видимо, хотел бы обвинить меня в ее написании, но она написана хорошо, и ему не хочется отказываться от похвал. А меня обвиняют, что я убедил Генриха к его бесчестью вложить в руку Папы меч для войны с королем.

– О Господи!

– Не пугайся, Мег. Я разрушил их планы. Разве я не предупреждал короля о риске преступить закон о наказании за превышение власти церковными органами? Я напомнил комиссии об этом и о том, что книгу эту писал король, он сам говорил, что я лишь привел написанное в порядок. Вряд ли они могли осудить меня, если Его Величество ясно сказал, что книгу написал он сам, и к тому же получил за нее титул Защитник веры.

– Если он откажется от авторства, то лишится и этого титула, – сказала Мерси.

– Ты права, дочка. Я сказал: «Милорды, эти запугивания могут подействовать на детей, а не на меня».

Уилл, нахмурясь, произнес:

– Отец, а как с парламентским списком? Вычеркнули оттуда ваше имя?

– Право, сын Ропер, новое обвинение заставило меня забыть об этом.

– Забыть? – От волнения Уилл говорил резко. – А это дело касается вас очень близко и причиняет нам всем беспокойство!

Маргарет переводила встревоженный взгляд с отца на мужа. Томас улыбался; Уилл сердился.

– Не понимаю, сэр, – сказал он, – чему вы так веселитесь?

– В таком случае, Уилл, позволь сказать тебе. Пусть заодно узнают и мои милые дочери. Сегодня я зашел так далеко, что откровенно отчитал допрашивающих меня лордов, и теперь мне будет стыдно взять свои слова назад.

Томас поднял голову и уставился вдаль. Он улыбался, но окружающие почувствовали, что страх их усилился.

Замечательная погода казалась неуместной. Такого прекрасного апреля никто не мог припомнить. Яркое весеннее солнце раздражало Маргарет. Все делали свои дела молча, вымученно улыбаясь. Они знали, что вскоре Томаса вызовут для подписания недавно созданной присяги новому главе церкви. Как избавиться от этой напасти? Он будет поставлен перед необходимостью ставить свою подпись или нет. Первое будет уступкой королю, второе… Они не знали, не смели думать.

Наступила Пасха, и Томас, посмеиваясь над их страхами, решил отправиться с Уиллом в собор Святого Павла послушать проповедь.

В тот прекрасный весенний день они отплыли на барке.

Томас собирался вернуться в конце дня.

– Я буду рядом с Баклерсбери, – сказал он, – и не могу не заглянуть к сыну и дочери Клементам.

Мерси ждала его с тяжелым сердцем. Видя отца, она всякий раз боялась, что это последний.

– Джон, – обратилась она к мужу, – как я смогу весело приветствовать его? Как?

– Постарайся, – ответил Джон. – Кто знает, может, эта буря пройдет мимо.

Обед ждал Томаса на столе, Мерси шла по Поултри встретить его.

Она повстречала его идущим навстречу с Уиллом Ропером под руку, оба были увлечены разговором – несомненно, обсуждали только что прослушанную проповедь.

Подойдя к Мерси, Томас обнял ее, однако увидел то, чего она не могла скрыть, что видел в лицах всех членов семьи.

– Очень рад тебе, дочка. Ну, как ты? Весела и бодра?

– Весела и бодра, – повторила она. – Весела и бодра, папа.

Томас взял под руку и ее, и они пошли в Баклерсбери, он улыбался, ему было радостно идти с сыном и дочерью, они не были ему родными, но знали, что относится он к ним, как к родным.

Друзья и знакомые приветствовали идущего Томаса. Тепло улыбались ему. Они помнили его заместителем шерифа, помнили неподкупным лордом-канцлером. Но Мерси казалось, во взглядах их сквозят страх, жалость, предостережение.