Потом Томаса обвинили уже в получении взяток.

Те, кто добивался расправы над ним, считали это обвинение надежным, поскольку любой человек на его должности получал какие-то подарки, которые при желании можно назвать взяткой. Найти людей, даривших ему что-то в бытность его лордом-канцлером, оказалось нетрудно, но доказать, что то были взятки или что дарители получали какие-то выгоды, не удалось. Наоборот, припомнилось, как зять Томаса, Джайлс Херон, проиграл дело, которое возбудил сам, и даже, что в нелепой тяжбе из-за собачки решение было вынесено не в пользу леди Мор. Нет, осудить Томаса за взяточничество оказалось невозможно.

Короля крайне раздражало его безрассудство. Он прекрасно знал, что люди в его королевстве высокого мнения о сэре Томасе Море и они могут изменить свое мнение о королевских поступках, если столь уважаемого человека, как Томас Мор, привести к покорности.

Монах Пето из гринвичского францисканского монастыря осмелился произнести проповедь против короля, заявив с кафедры, что если король будет вести себя как Ахав,[12] его постигнет та же участь. Генрих страшился пророчеств, если не мог их опровергнуть, а опровержением слов Пето могла служить только смерть короля.

Картезианцы, у которых с Мором была особая связь, выступали с проповедями против королевского брака.

Вслед за Мором против короля осмелился выступить и Фишер, епископ Рочестерский.

– Клянусь телом Христовым, – сказал как-то Генрих, – я искренне убежден – если бы Мор с присущим ему умом заявил, что во всем поддерживает меня, остальные последовали бы за ним.

Но Мор ничего подобного не сделает, он упрямый глупец.

Если бы доказать, что он не прав… если бы только доказать, что он не прав!

Король не желал быть причастным к расправе над Мором. Он хотел повернуться к нему спиной, как до того к кардиналу, хотел отдать Мора его врагам. Однако Мор не Вулси, врагов у него было мало. Люди любили Мора, они не желали ему зла. Одли, Кранмер, даже Кромвель, чувствовали себя неловко, готовя расправу над ним.

Вот почему Мор, обвиненный во взяточничестве, легко опроверг обвинение своими умными речами и доказательствами.

Так случилось даже с делом лживой кентерберийской монахини.

Элизабет Бартон, простая служанка, по слухам чудесно исцеленная от ужасной болезни, приняла постриг в Кентербери. Приходя в транс, она произносила пророчества, и король, когда Томас был канцлером, отправил его обследовать эту женщину. На Мора произвела впечатление ее святость, и они с Фишером склонялись к мнению, что она не лишена пророческого дара. Потом Элизабет Бартон объявила, что если король женится на Анне Болейн, то через полгода лишится короны. Полгода прошло, однако трон по-прежнему принадлежал Генриху.

Элизабет Бартон оказалась обманщицей, изменницей и заслуживала смертной казни.

Король был доволен, потому что те, кто верил злым речам монахини, оказались повинны в недонесении о государственном преступлении.

– А как рочестерский епископ? – спросил король у преданного Кромвеля. – А наш умный Томас Мор?

Но тут Генрих опять потерпел поражение, потому что юриста Томаса не так просто было поймать в ловушку. Он сумел доказать, что будучи членом королевского совета, всегда отказывался слушать пророчества о королевских делах.

То время для семьи Томаса было тревожным. Теперь она вновь вздохнула с облегчением. В деле кентерберийской монахини против него ничего не удалось доказать, и после разбирательства Томас вернулся домой.

Неудивительно, что члены семьи иногда замечали тревогу друг у друга в глазах, что иногда кое-кто из них напряженно прислушивался, и в доме постепенно воцарялось опять это мучительное беспокойство.

Король пребывал в раздражении.

Брак не оправдал его надежд. У Генриха появился ребенок, но девочка. Маленькую Елизавету он любил, но хотел сына, от Анны он хотел главным образом сыновей.

К тому же в роли жены она была менее привлекательна, чем в роли любовницы.

Генрих ощущал серьезную необходимость оправдать свой поступок. Он хотел, чтобы весь мир – и прежде всего соотечественники – видел в нем добродетельного человека, который отверг стареющую жену и женился на привлекательной не ради плотских радостей, а во благо страны.

Он очень гневался на сэра Томаса Мора. Мор не совершал против короля ничего такого, за что мог быть осужден по закону, но отказывался выразить одобрение деяниям монарха. Когда Генриху представили список причастных к делу кентерберийской монахини, он не позволил вычеркнуть оттуда имя Томаса.

Но пока больше ничего он сделать не мог. Генрих часто расхаживал в окружении близких друзей по своим покоям.

– Это огорчает меня! – восклицал он. – Очень огорчает. Я оказал этому человеку величайшую честь. Кем он был, пока я не возвысил его? Жалким адвокатом. Я сделал его великим. И чем он отплатил мне? Низкой неблагодарностью! Одно его слово, и эти монахи успокоились бы. Даже самого Фишера могли бы убедить слова старого друга. Однако… Томас Мор отказывается признать меня главой Церкви. Клянусь телом Христовым, это измена! Главой Церкви он по-прежнему считает Папу Римского! Разве не изменник Мор после этого? Существовал ли когда-нибудь слуга более неверный своему господину, более подлый? Или подданный, столь же вероломный, как он? Что я дал ему? Богатство. Власть. Свое расположение. И чем он мне платит? Непокорством! Я хочу от него лишь того же, что и от других слуг. Он лишь должен признать меня главой Церкви. Одли… Кромвель… Норфолк, друзья мои… приходилось ли так страдать хоть одному королю?

Он просил их избавить его от этого человека. Маленькие глаза пылали гневом, но губы были поджаты. Томаса Мора чтила вся Европа. Совесть короля не должна быть задета.

«Заставьте этого человека повиноваться, – вот о чем просили окружающих маленькие глаза. – Неважно… неважно, как вы это сделаете».

Норфолк приплыл на барке в Челси. Маргарет, бывшая, как всегда, начеку, увидела идущего к дому герцога и побежала навстречу.

– Милорд… свежие новости?

– Нет-нет. Никаких новостей. Где ваш отец? Мне нужно немедленно поговорить с ним.

– Я вас провожу.

Томас увидел Норфолка и вышел приветствовать его.

– В последнее время мы редко удостаиваемся этой чести.

– Я должен поговорить с вами наедине, – сказал герцог, и Маргарет оставила их вдвоем.

– Итак, милорд? – спросил Томас.

– Мастер Мор, вы неразумны.

– Вы приехали от двора, чтобы сказать мне это?

– Да, прямо от короля.

– Каким вы его оставили?

– В гневе на вас.

– Сожалею об этом. Весьма.

– Фу-ты, к чему эти слова? При желании вы можете обратить этот гнев в приязнь.

– Каким образом?

– Фу-ты. И еще раз фу-ты. Вы прекрасно это знаете. Вам нужно лишь признать законными наследниками престола детей Анны Болейн и закон о главенстве английского короля над Церковью. Мастер Мор, когда вас пригласят подписать эти документы, вам следует отбросить свое безрассудство и сделать, что от вас требуется.

– С первым я могу согласиться, так как по законам страны король и Совет могут назначать наследника. Даже если это будет означать отстранение законного наследника ради ублюдка, король и Совет по закону вправе поступать так. Но я никогда не признаю короля главой Церкви.

– Я приехал как друг, мастер Мор, – раздраженно сказал Норфолк. – Приехал от двора предупредить вас. Король не потерпит вашего неповиновения. Он старается поймать вас в ловушку.

– Против меня уже выдвигалось несколько обвинений, но я оправдался во всем.

– Клянусь мессой, мастер Мор, бороться с государями опасно. Поэтому советую вам пойти навстречу королю, ибо, клянусь телом Христовым, indignitio principes mort est.[13]

– Да-да, – ответил с улыбкой Томас. – И негодование этого государя обращено против Томаса Мора.