– Бальзамов, – кивнул Баринов, подумав, ах и сволочь же этот проститут Бальзамов, он и здесь свой неизгладимый след оставил…

Люба Мелик-Антонова-Садальская внимательно, с каким-то болезненным любопытством продолжала разглядывать Милу.

В этот вечер Мила предавалась воспоминаниям.

Она даже не пошла на свидание с Лубянским под предлогом, что нездорова.

Взяла в магазине бутылочку недорогого испанского вина и закатилась без предупреждения к своей бывшей классной Елене Львовне Бирюковой. Елена Львовна была их классной руководительницей в девятом и в десятом. Пришла в школу прямо из педагогического института и заменила на этом посту умершую от инсульта физичку Аллу Григорьевну. Елена Львовна тогда была всего на восемь лет старше их – тогдашних десятиклассников и десятиклассниц. Ах, как они тогда дружили! И все благодаря Елене Львовне. Ведь старенькая Алла Григорьевна только формально была классным руководителем. Что она могла? Разве ей было под силу ходить с классом в походы с палатками? Или устраивать домашние вечера с литературным лото и с дискотекой? А вот Елена Львовна могла. По молодости, по энтузиазму. Недаром половина мальчишек их класса были в Елену Львовну тайно влюблены. И Вова Лубянский, кстати, тоже.

Да и девчонки ее просто обожали.

Благодаря Елене Львовне они все и сдружились.

Жила их классная по-прежнему одна. В общежитии на Вокзальной улице. Общежитие это уже давно стало муниципальным жильем, комнаты в общежитии приобрели статус недвижимого имущества, но по сути – ничего не изменилось. Как жила их учительница в общаге, занимая комнату в конце коридора на втором этаже, так и осталась там. Ни Горбачев, ни Ельцин, ни Путин квартиру ей не дали. А на учительскую зарплату разве скопишь?

По темной давно не ремонтированной лестнице Мила поднялась на второй этаж, потом по длиннющему общему коридору прошла в самый его конец. Мимо двух коммунальных кухонь, где гремели кастрюлями и сковородами толстые нестарые еще бабенки в затрапезных халатах, отмахиваясь от вечно полупьяных мужей, выпрашивающих то на пиво, то на сто пятьдесят к воскресной селедочке… В коридоре на Милу едва не наехал катавшийся здесь на велосипеде сопливый пацан с личиком олигофрена – этакий наглядный плод пьяной общажной любви.

– Потому вот и я детишек-то не завела, – сказала Елена Львовна, пропуская Милу в свои нехитрые апартаменты. – Это соседский, Колей его зовут… Брысь, а ну брысь отсюда, Коля! – незлобливо махнула на пацана их бывшая классная.

Олигофреническому Коле явно надоело кататься по коридору, и он попытался было проникнуть к соседке тете Лене вслед за ее визитершей.

– Нет, нельзя, Коля! Иди по коридору катайся!

Обнялись, расцеловались.

– Что? Ланочка с Надюшей Бойцовой едут на Кубу? – всплеснула руками Елена Львовна.

Лана и Надя не были ей чужими, потому как обе девочки с пятого по одиннадцатый класс учились в той же школе, где и мама Мила. Более того, с девятого по одиннадцатый Елена Львовна была у обеих беглянок классной руководительницей.

Конечно, уже не такой бойкой и удалой заводилой, как в годы учебы мамы-Милы, но тем не менее, и пушкинские литературные вечера в школе, и постановки любительского школьного театра, в которых Ланочка принимала самое активное участие, были придумкой Елены Львовны. Особенно Елена Львовна гордилась организованным ею костюмированным балом Наташи Ростовой. Это было, когда Ланочка и Надя Бойцова учились в десятом классе.

Каким энтузиазмом надо обладать, чтобы договориться с реквизитной киностудии Ленфильм о прокате двух десятков бальных платьев середины ХIХ века и двух десятков гвардейских мундиров гусарских и лейб-гренадерских полков, чтобы на один вечер нарядить девочек и мальчиков для настоящего бала… Кстати, папа Нади Бойцовой, полковник таможни, здорово тогда помог. Он и оплатил прокат костюмов, и организовал доставку реквизита туда и обратно… Без его связей бал бы не удался.

– Так что, Надя с Ланочкой едут на Кубу? С телевидением? Сниматься в реалити-шоу? – восторженно глядя на свою бывшую ученицу, спросила Елена Львовна.

– Ой, не знаю, что и делать, – качая головой, ответила Мила. – Там такое обстоятельство открывается, не знаю, как и быть.

Хозяйка обтерла принесенную Милой бутылку и принялась искать штопор.

– Я уже почти согласилась подписать разрешение на выезд за границу, – продолжила Мила, волнуясь. – Из Москвы такие ходатаи прикатили, главный кинокритик столицы и с питерского телевидения такая дама приехала, ну эта, наша известная, которая "Шестое колесо" в перестройку все вела…

– Мелик-Садальская, что ли? – найдя, наконец, штопор, переспросила Елена Львовна.

– Ага, она самая.

– И что, они так за Ланочку с Надей просили? Зачем им девчонки наши понадобились?

– Вот и я тоже засомневалась сперва, – в сомнении поджав губки, ответила Мила, – и зачем им наши девчонки понадобились? Тем более, что в их этой команде на Кубу такие знаменитости – и поэты, и писатели, и фигуристки, и певицы… Но потом там такое обстоятельство открылось, что хоть стой, хоть падай.

– И что за обстоятельство такое? – закончив с нехитрой сервировкой их простенького девичьего застолья, спросила хозяйка.

– А то, что режиссером у них там никто иной, как Дмитрий, – после паузы ответила Мила.

– Какой Дмитрий? Ах, неужели? – схватилась за покрасневшие щеки учительница Елена Львовна. – Неужели он?

– Ага, он, – кивнула Мила.

Пригубили вина.

Помолчали.

– Ну и что же теперь делать? – спросила Елена Львовна, пересаживаясь на диван к Миле.

Учительница ласково обняла свою бывшую ученицу за плечи и заглянула ей в глаза.

– А сам-то он знает, что Лана его дочь?

– Нет, конечно, не знает.

– Ну и как нам теперь поступить? Сказать ей?

– Ой, не знаю, ой не знаю, Елена Львовна, – ответила Мила, и вдруг, прижавшись к учительскому плечу, разревелась, как девочка.

Баринову эта женщина из Всеволожска очень понравилась.

Даже больше чем просто понравилась.

Он пока что не торопился назад в Москву, жил на квартире у университетского приятеля Лени Максимова на Васильевском острове и улаживал свои дела в издательствах. И каждый день звонил во Всеволожск Миле Самариной.

– Я без вашего разрешения, заверенного у нотариуса, в Москву не вернусь, – говорил он Миле в трубку. – А потом, я еще очень хочу пригласить вас поужинать в ресторане "Палкинъ", бывали там?

Мила у Палкина ни разу не ужинала. Как впрочем, ни разу там и не обедала. Она для интереса спросила Володю Лубянского, что это за Палкин такой, и тот, ревниво приподняв брови, сказал, что у Милы все равно нет подходящего платья и бриллиантов, чтобы ужинать в таких ресторанах, а в джинсах турецкого производства в такие заведения не пускают.

– Тебе надо куда попроще, – сухо сказал Лубянский, – иди лучше в чебуречную на Майорова, туда тебя сто пудов пустят.

Милу такое напутствие ее любовника очень разозлило.

Разозлило и настроило на такую волну, на такое настроение, которое ее подруги называли "вредничанием".

– Разорю, – решила про себя Мила, идя на свидание. – Выставлю дураком, не все мужчинам над девушками издеваться…

И надевая на свидание демократичные джинсы со свитерком, Мила переполнялась решительностью отомстить этому московскому хлюсту если уж и не за все обиженное женское поголовье планеты, то за себя – обязательно. За все обиды, причиненные и Бальзамовым, и Лубянским, и Хвастовым, и Красовским…

Баринов вообще-то знал, что на любую женщину порой находит этакое помешательство, и чем ласковее ты с ними, тем больше они капризничают.

Так что мужчинам всегда приходится отдуваться за грехи своих предшественников.

Но Баринов это воспринимал чисто философически. Сам ведь тоже грешен.