– Девчонка действительно хороша, – поддержал его Альвстейн. – Правда, Ульв? Ты думаешь, наш Инги не пара конунговой дочке? Смотри, какой молодец! Хергейр-конунг был бы счастлив породниться с таким парнем, как наш Инги!

Все засмеялись, только Илма сжала губы.

Глаза Илмы столкнулись с жестким взглядом серых длинных глаз Салми. Та насмешливо смотрела на нее и отвела глаза не куда-нибудь, а на Инги. Илма побледнела. Позавчера еще эта соперница резвилась с ее мужем, как доложили ей соседские девчонки. Мужчины продолжали говорить ни о чем, а лицо Илмы с каждым их словом становилось все более суровым.

Скоро она останется одна, они все уйдут. Почему им так радостно? Холодными глазами она скользила по хищным улыбкам мужчин, по отрешенным лицам женщин и восторженным глазам мальчишек. Все они словно сговорились обокрасть ее будущее. Они мечтали о золоте и удаче. Но будущее, которое вдруг взглянуло на нее насмешливыми глазами Салми, прострелило все ее настоящее, обрывая на лету все жилы и устроение внутри. Было больно, но она не постарела, а просто почувствовала себя старше и молчаливей. Люди вокруг забирали у нее Инги, как того парня-пленника, вздергивали на священный дуб, осталось только кровь из ребер пустить. И ведь не забиться в крике, не заплакать, чтобы все это остановить.

А сидящий рядом Инги, с которым ей обещалось счастье, глупо улыбается и мычит что-то одобрительное о своем будущем знакомстве с воспитанницей ярла Скули.

Да, он уйдет, и каждое мгновение стучало в ее сердце о том, что их летнее счастье не повторится. Каждый взгляд, прикосновение, улыбка, вздох – все это в последний раз… Все эти обряды и прощание с девичьим прошлым всего лишь игра, которая дала время забыться. Слегка. Только что на суйме объявили, что он пойдет в этот злосчастный поход, к ним в дом приходили сваты, праздник продолжается, а между ними повисла тень. Он уже почти не с ней, а там, с воинами, конунгами, ярлами, и с затеявшей свою месть злой Ингигерд…

Дочь конунга, о которой, закатывая глаза, говорили Оттар и Альвстейн, вела свою войну, в которую теперь был втянут Инги. Имя ее обжигало сердце Илмы нехорошим предчувствием. Илма уже ненавидела еще одну соперницу, пришедшую невесть откуда и ведущую на верную смерть таких молодых парней, как Инги. Бесстыжие глаза Салми рассказали ей, как коротко было ее счастье. Ненамного дольше, чем у соперницы… Илма взяла в руки кусочек пряного хлебца и, не обращая внимания на окружающих, тихо зашептала:

– Пошла-пошла де́вица, пошла-пошла Илма по теплой дороге в теплую сторону да в южные страны, пошла через теплые поля на теплую гору. На той горе теплой стоит сухое дерево, на том сухом дереве сидит сухой человек, ножки-то у него сухонькие, ручки-то у него сухонькие, сам не горит, да в ручках держит тот сухой человек пламя. Пламя горячее, горячее-светлое, так пусть Илма станет для Инги светлее месяца светлого, теплее солнца теплого, роднее отца матери родных, да не остынет любовь их, да пусть присохнет сердце Инги к Илме на веки вечные, на все времена!

– Съешь, дорогой, кусочек, закуси, пожалуйста! – подала она пряник мужу.

Вечером второго дня свадьбы Хельги сказал Гутхорму, что еще в середине лета отобрал очень красивого бычка. Гутхорм все понял и сказал, что всегда удивлялся тому, как Хельги не только предвидит то, что произойдет, но и готовит для этого все необходимое. Хельги продолжил, что сегодня утром он велел бычка не кормить. Гутхорм кивнул и посмотрел на сына.

Ранним утром босая девчонка в некрашеной рубахе пошла от эльдхуса Хельги через поле, распевая звонким голоском веселую песенку. В ее руке благоухал пучок травы, к которому тянул свою морду молодой бык. За ним следовал Хельги. Одной рукой он держал веревку, охватившую шею и рога бычка, в другой нес широкобородую секиру, на щеках которой в последние дни перед приездом Гутхорма наводил врезкой плетеный узор из серебра.

Далее шел Хотнег-старший, помощник Хельги, за ним подростки: Оттар и Инги, Эйнар, Тойво и младший Хотнег. Все в светлых рубахах. Вслед за ними в лучших одеждах шли Гутхорм со старшими дружинниками, замыкали шествие трэлли, которые несли корзины с элем, хлебом и луком.

Люди с быком, миновав поле, не сразу вошли во двор святилища, а сначала медленно двинулись вдоль забора и, только обойдя круг, остановились перед широкими воротами. Хельги дал бычку лизнуть со своей ладони немного соли, девчонка передала годи зеленый пучок трав и убежала домой, а мужчины вслед за быком и Хельги вошли в священный двор. Теперь Хельги повел быка вокруг дуба в обратном направлении и, вернувшись к каменной плите, отдал веревку Хотнегу-старшему, а сам поднял лицо к висельнику. Пробормотав приветствие, Хельги обернулся к мальчишкам и велел им раздеваться. В их глазах явно мелькнул страх, что сейчас кого-нибудь из них принесут в жертву богам вместе с быком.

Хельги положил траву на большой камень, на который ставили недавно пленника, и сделал шаг в сторону. Бычок потянулся к траве, а Хотнег, обошедший ствол дуба, ловко подтянул рога животного вперед. Тут годи перехватил недавно скованную секиру. Светлая кленовая рукоять плотно легла в руки – бык, кося глазом, пытался разглядеть секиру в руках хозяина, но тут же упал на колени с перерубленным загривком. Шагнувший с другой стороны Гутхорм боевым ножом ловко перерезал быку горло.

Кровь жирным густым потоком хлынула на камни. Трэлли, захлестнувшие задние ноги бычка, и Хотнег, натянувший веревку спереди, удержали умирающее животное. Люди привычным движением пробили голени бычка и, пропустив через них веревку, подняли рыжую тушу на мощную ветвь дерева. Кровь животного полилась на выложенные вокруг дерева камни и в подставленные чаши. Чуть выше туши среди ветвей висел человек с пробитым боком. Кровь человека и животного смешалась на камнях у корней дерева.

Хельги взял левой рукой полную вязкой крови чашу за край, пальцы сразу скользко намокли, но он держал ее твердо. Другой рукой он зажал поданный ему веник из веток омелы, обмакнул его в красную жижу и пошел вкруг святилища, обрызгивая плахи забора.

Парни, оставив одежду на скамьях у стены вейхуса, сгрудились, словно стадо овец, следя за обходом годи. Наконец Хельги взял очередную чашу крови, подошел к ним и принялся обрызгивать парней кровью, пока не покрыл их красным с головы до ног. Годи произносил на древнем языке слова, обращенные к духам-защитникам, призывающие ветер силы, который дарует целостность и удачу в бою.

Гутхорм вручил мальчишкам кресала с кремнями. Те, согнувшись, так что на голых спинах проступили позвонки, дрожащими руками высекли искры, от которых с разных краев костров зажглись комки розжига.

Разгорелись заготовленные дрова на трех кострах, пошел дым вверх, выше дерева, к небу, где осеннее солнце разлило в высоких перистых облаках светлую реку. Распрямились парни, с улыбкой взглянул на них херсир, подал им братину с элем. Отпил Оттар, передал Инги, тот, отпив, передал далее по кругу.

– Отныне мы более не отцы вам, а братья, – сказал Гутхорм.

– Отныне вы все стали братьями-защитниками, – добавил годи.

Вдруг Инги дернулся и пошел, высоко поднимая колени, в пляске, его плечи развернулись, шея гордо несла голову, согнутые в локтях руки поднялись в стороны, каждый шаг его был увесист, словно он стал тяжел как бык. Вот он согнулся и закинул руки за спину, вот опять поднялся и развернул плечи… Пока Хельги и Гутхорм в изумлении смотрели на выходку Инги, Эйнар прыгнул за ним, а дальше и Тойво, и Оттар, и Хотнег.

Молодые воины понеслись в пляске вкруг дерева. Знаменосец Гутхорма запел боевую песню, мужчины затопали пятками и захлопали в ладони. Стало весело. Мальчишки пошли на второй круг, а дальше просто побежали, резвясь и радуясь, с прыжками и криками. Наконец Инги остановился, поднял голову, взглянул на висельника, на быка и простерся перед ними на землю. Остальные парни также упали головой к корням дерева. Хельги, прихватив еще одну чашу с кровью, быстро прошел между ними и обильно обрызгал их пятки, икры и бедра.