Пошли в пляске нойды вокруг кострища, зазвучали опять слова юойгама, древнего языка камланий. Сделавшие свой выбор старики и старухи сели рядом с избранным на золу, сами закрыли себе лица платками. Вокруг неподвижных людей, расправляя веревки, засуетились участники действа – и вдруг бросились к ним. Захлестнули петли вокруг их шей, потянули с силой концы веревок в стороны. Один за другим сникали сидящие, задушенные силой десятков рук. Запели нойды над сникшими, еще сильней застучали арпы-колотушки по расписным бубнам.

Темнело, и темная толпа людей, сливаясь, все более походила на одного большого зверя. Стучали звучные бубны, гудели мунхарпы, взлетала к появившимся на небе звездам песня на забытом языке. Темный лес стоял неподвижно.

Когда-то Ивар, отец Хельги, был допущен старейшинами леса к такому ночному пиру после осеннего жертвоприношения, но ни он, ни его сын не участвовали в самом игрище, лишь дожидались, как свидетели, вечернего возлияния. Теперь Гутхорм-херсир сидел рядом с Хельги, молчал и посматривал на лица людей, выходящих из сумерек. Подле отцов были и сыновья, Оттар и Инги. Сын Хельги пытался высмотреть среди возвращающихся из леса знакомых, наконец, увидев Тойво и Гордую Илму, успокоился.

Скинув личины с окаменевших лиц, люди подсаживались к длинному костру, кивали друг другу, оглядывались в поисках родственников.

Девчонки разносили ковши с олу, вареные яйца и пироги с рыбой. Люди, отпивая из чаш, передавали их соседям. Вскоре зазвучали слова, поначалу тихо и робко, сложились в разговоры. Люди вернулись в мир людей.

Невдалеке от Инги уселся брат Илмы Тойво. Инги кивнул ему, тот отвернулся. Мышцы Тойво еще дрожали от мертвенной холодности, а ладони горели от веревки, которой душили избранных.

Мужчины передавали друг другу братины[88] с олу, заедали хмельной напиток пирогами и, все больше оживляясь, заводили разговоры о будущем, о прошлом, о своих предках и погибших друзьях. Оцепенение после жертвоприношения прошло, люди оттаяли. Встали старухи и старики, разошлись по куйваксам, чтобы остаться наедине со своими мыслями, остальные участники действа уже веселились у теплого костра, спины их защищали косые навесы, шкуры и подушки, мрак ночи был отодвинут светом и теплом.

Вот уже мужчины принялись вспоминать случаи на охоте, и в этих рассказах все выглядело смешным и веселым, несмотря на отмороженные пальцы, рваные раны, сломанные кости и потерянных друзей. Глухой смех стал перекатываться вдоль костра.

Инги, глядя на языки пламени, на теплые лица людей, успокоился, но вдруг сообразил, что все это время не видит юного Вильки, который никогда не упускал возможности чем-нибудь перекусить. Инги смотрел и влево, и вправо, но непоседы Вильки не было видно. Бледное лицо Гордой Илмы насторожило его. Он позвал Тойво и спросил у него, где его брат, тот лишь пожал плечами. Ужас догадки пробил сердце Инги.

Кругом, за краями навесов, стоял черный лес, и оттуда, из окружающего мрака на людей смотрел сам Велс. Там все еще звучали бубны-каунусы, там в темноте нойды завершали свое действо.

Инги замер, прислушиваясь к себе, но не успел поймать мысль, как рядом с ним уселась Илма, ткнулась лбом в плечо. Весь день она готовила вечернее угощение, намывала посуду, готовила скатерти и подушки, только что разносила пироги, брагу и олу. Теперь ей хотелось просто спокойно посидеть рядом с любимым.

Инги не стал спрашивать ее про Вильку, укрыл своим плащом, сам прислушался к тому, о чем говорят Гутхорм и Хельги.

Они рассуждали о пути Сигмунда к Алдейгье и о том, как много препятствий придется преодолеть сыну конунга. Инги стал внимательным, запоминая названия далеких мест, попытался увязать свои обрывочные знания о большом мире с тем, что сейчас услышал. Даже переспросил отца о волоке на Соолане-реку[89] и о ветрах на озере Ильмери, затем стал расспрашивать о далеком Хольмгарде.

Илме было уютно и хорошо, она не сразу сообразила, о чем говорят мужчины, их голоса успокаивали и усыпляли, но когда она поняла, насколько подробно Инги расспрашивает отца и херсира, то насторожилась, а затем тихонько скользнула к матери.

Гордая Илма улыбнулась дочери, обняла одной рукой.

– Я говорила с Хельги, скоро будем принимать сватов, дочка…

– Аити, я тоже думаю только об этом; но о каком походе толкуют Хельги и Гутхорм?

– Обычное дело, мужчины говорят об охоте, рыбалке, походах и войне.

– Аити-матушка, они говорят о походе вверх по Лауга-йоги…

– Гутхорм каждую осень проходит вверх по течению до Орьяд-йоги – что странного, дочка?

– Они говорят о волоке, о ветрах на Ильмери, о норвежцах на Олхаве-реке, – разозлилась Илма. – Они явно собираются забрать моего Инги! Мне кажется, вы все сговорились против меня. Вчера Альгис вел странные речи с Инги, так, словно уже решено, что они идут с Сигмундом, а Инги после этого был тих и задумчив и утром лежал, думал о чем-то.

– Кто же пойдет в такой путь на зиму глядя, через волоки и буйное Ильмери, да еще на Олхаву-реку с ее порогами? – попыталась успокоить дочь Илма.

– Мое сердце ноет, матушка! Уйдет, уйдет Инги с ними. Улетит, как домашний гусенок улетает вслед за стаей диких гусей! – Илма помолчала и добавила: – Тогда я пойду с ним!

– Нет ничего проще для женщины, чем отправиться в дорогу, ища ветра перемен, каждый предложит ей и пищу, и кров… Она даже может стать наложницей великого конунга и иметь золота и рабов больше самой богатой хозяйки из племени вадья или всех эстов. Только это не твое предназначение, дочь, и твой Инги не ребенок, чтобы быть с ним все время рядом. Сила твоя и ветер, который поможет ему, там, – Гордая Илма коснулась живота дочери. – В твоем животе, отсюда ты поможешь ему куда лучше всякого мельтешения под ногами.

– Но как же я? – На глаза Илмы опять навернулись слезы. – Я надеялась жить…

– Твоего брата сегодня забрал Велс, – прошептала Гордая Илма в ответ на хныканья дочери.

Та не сразу поняла слова матери, посмотрела на нее, обернулась на Тойво.

– Как… зачем? – Илма зарыдала, уткнувшись в подмышку матери, та сидела с каменным лицом, слегка похлопывая ладонью по спине дочери.

– Надеюсь, затем, чтобы с Инги ничего не случилось, и с нами, и с нашими соседями. Надеюсь… Если он стоящий человек, он уйдет в этот поход! И, надеюсь, вернется живым и здоровым.

Подняв заплаканное лицо, Илма утерла слезы.

– Но как же я?

– Не строй из себя простушку, – огрызнулась Старшая Илма. – Ты все умеешь, ты сможешь сберечь его даже отсюда! Или ты хочешь, чтобы я пожалела тебя?

– С войны не возвращаются живыми и здоровыми, ты сама говорила, аити!

– Это уже не наше дело. Каждому выкована своя судьба. Твое дело вырастить свою, а не хныкать.

На следующее утро Гордая Илма была на ногах еще затемно. Много дел у хозяйки, когда столько людей собирается к ее дому, но, когда Хельги наконец спустился к ручью умыться, она оказалась рядом.

– Я приказала своим отнести в твое святилище свежего олу.

– Спасибо, Илма! В эти дни эля потребуется много.

– Гутхорм привез пару девушек, – продолжила Илма, подавая Хельги полотенце. – Хорошо бы одну из них выкупить. По осени рабыни не так дороги.

– Верно, не в цене дело, – проговорил Хельги, вытираясь.

– Среди них дочь Саукко с Саба-йоги, я обещала ее матери, что оставлю девчонку в этих краях.

– Зачем? Саукко не уберегла своих, чем ее дочка лучше?

– Для нашей земли будет лучше, чтобы ее род продолжился на ней.

– Хорошо, сделаю.

Они вместе вернулись к дому Илмы. На поляну как раз выносили скамью для херсира. Продолжался суйм лесных людей. Херсир сел на подушку, рядом встал Оттар, с другой стороны Хельги, тут подошел и Инги. Отец не смотрел на сына, лишь представляя, как смешно тот выглядит со своим синяком вокруг глаза.