Движение началось с дыхания. Медленный, глубокий вдох. Её руки, будто подхваченные невидимой волной, начали плавно подниматься перед собой ладонями вверх — как бы принимая что-то с небес. Она чувствовала, как с этим движением крошечная, едва уловимая искорка тепла в нижнем даньтянь шевельнулась, лениво потянувшись вверх вдоль позвоночника.

На пике вдоха, когда руки достигли уровня груди, она на мгновение замерла, пытаясь сконцентрировать это слабое тепло в центре ладоней. Оно было призрачным, больше похожим на воспоминание о тепле, чем на само тепло.

Затем — медленный, протяжный выдох. Руки так же плавно развернулись ладонями вниз и начали опускаться, как бы утаптывая, уплотняя воздух перед собой. И вместе с этим движением она мысленно направляла собранную, сжатую энергию вниз, обратно в низ живота, пытаясь уплотнить её, сделать более осязаемой.

Она повторяла это снова и снова. «Поднять Небо». «Поддержать Луну». Простые, базовые формы цигуна. Её тело двигалось с непривычной грацией, порой сбивалось, но она ловила ритм вновь.

С каждым циклом это ощущение становилось чуть отчетливее. Не тепло ещё, но уже… оживление. Лёгкая вибрация в кончиках пальцев, едва заметное покалывание в конечностях. Ци всё ещё была слабой, тонкой, как паутинка, но она уже не была полностью статичной. Она начинала отзываться на движение, на волю, на дыхание.

Тан Лань перешла к другой форме — «Раздвигание Гор». Плавный шаг в сторону, руки расходились в стороны, как бы раздвигая тяжелые, невидимые завесы. И с этим движением она чувствовала, как энергия растекается из центра по плечам, наполняя руки той самой слабой, но упругой силой.

Она дышала. Двигалась. Концентрировалась. Мир вокруг — дворец, интриги, страх — отступал, сужаясь до точки здесь и сейчас. До тока воздуха на коже, до биения сердца, до тихого, нарастающего гула в ушах, который был эхом её собственной, пробуждающейся силы. Это было мучительно медленно. Ничтожно мало. Но это было начало.

Утро Тан Лань началось с тяжёлого, знакомого чувства. Как она и предполагала, смерть Цуй Хуа официально списали на «несчастный случай». Слуги перешёптывались в коридорах, избегая её взгляда. Воздух был густ от невысказанного страха и лжи.

Сяо Вэй, с красными от слёз глазами, но с неизменной преданностью, возводила на её голове сложную конструкцию из шпилек и гребней — причёску, достойную аудиенции у императора. Каждое прикосновение было осторожным, почти благоговейным. Тан Лань сидела неподвижно, глядя на своё отражение в полированном бронзовом зеркале, но видела она не его.

Мысли её унеслись в прошлое, в её прежнюю жизнь, в залы клана. Она вспомнила слова своего мастера, его спокойный, размеренный голос, учивший её концентрировать ци. «У тебя дар, Снежа. Прирождённая предрасположенность. Ци льётся к тебе сама, как вода к реке. Цени это». И она не ценила. Ей всё давалось слишком легко. Она была небрежна, не собрана, полагаясь на талант, а не на усердие. Рядом же были другие ученики, те, кто часами, до кровавых мозолей, оттачивал каждое движение, чья ци была скудной и упрямой, но выкованной титаническим трудом.

«И я никогда не думала, что это так тяжело», — с горьким удивлением подумала Тан Лань, чувствуя, как её собственная, новая ци с трудом подчиняется ей, слабая и капризная.

И тогда, как вспышка в темноте, в памяти возникло знание — опасное, маргинальное. Техника, которую в её клане не использовали, не учили. Древний, запретный путь. Путь не накопления, а прорыва.

Обычный человек, согласно этим учениям, заперт в панцире — собственного эго, привычек, ограничений ума и тела. Этот панцирь блокирует связь с безграничным источником вселенской ци. И чтобы его разбить…

«Измотать тело. Отрешиться от себя. Пройти через боль и страдание — физическое и ментальное. Сломать себя, чтобы переродиться», — пронеслось в её голове ледяным вихрем.

Но это мог быть и путь «в минус». Без руководства мастера — верная гибель. Можно надорвать сердце, порвать сухожилия, сжечь нервную систему, истощить до дна свою юаньци* вместо того, чтобы черпать силу извне. Это был путь отчаяния, последний шанс для тех, у кого не было времени на годы упорных тренировок.

А у Тан Лань не было времени. Завтра — аудиенция у императора. В любой миг может повториться видение с клинком, направленным на Сяо Вэй. Её окружали враги, а она была слаба, как ребёнок.

Тревога сжала её горло ледяной рукой. Сердце забилось чаще. Это было безумием. Самоубийством. Но… что если? Что если это единственный шанс? Мысли метались, цепляясь за призрачную надежду и отскакивая от стены здравого смысла. Она смотрела в глаза своего отражения — испуганные, но полные отчаянной решимости. Цена ошибки — её жизнь. Цена бездействия — жизнь тех, кто ей дорог. Выбор между медленной и стремительной катастрофой.

Примечание

(元氣, yuánqì) Юаньци — врожденная или пренатальная ци. (Данная от рождения.)

Дорога к тронному залу казалась бесконечно длинной. Тан Лань шла, ощущая на себе тяжёлые взгляды стражников и придворных, её спина была прямой, а лицо — бесстрастной маской. Рядом, отбрасывая на мраморный пол грозную тень, шагал Ван Широнг. Его присутствие было единственной точкой опоры.

И тут, словно ядовитая орхидея, выросшая на пути, появилась Сяофэн. Она стояла в стороне, у колонны, и её обычно насмешливое выражение лица сменилось на удивлённо-тихое. Однако, когда её взгляд скользнул по Тан Лань и остановился на её спутнике, тонкие губы Сяофэн растянулись в едва заметной, но ядовитой улыбке. Отсутствие Лу Синя она, видимо, сочла за слабость.

— Сестрица, — Сяофэн сделала несколько шагов вперёд, её голос прозвучал сладко и притворно-заботливо. — Какая неожиданная встреча. Я слышала, у тебя во двореце… неприятность случилась. Со служанкой. Небось, соскучилась по вниманию и решила хоть так привлечь внимание господина Шань Юя?

Она подождала, давая словам повиснуть в воздухе.

— Ты сегодня без твоего верного пса, Лу Синя? — продолжила она, с лёгкой насмешкой кивнув в сторону Ван Широнга. — Пришлось с другим прийти?

Сяофэн испытала облегчение, увидев с сестрой другого стражника.

Тан Лань остановилась, медленно повернув к ней голову.

— Сяофэн, — произнесла она ровным тоном. — Твоя забота тронула меня до глубины души. Прямо до желудка. Знаешь, о Шань Юе я вспоминаю, — сказала она задумчиво, — обычно в те моменты, когда меня тошнит. Это удивительно, как его образ помогает… очистить желудок. Настоящее целебное средство.

Сяофэн на мгновение смутилась, но быстро взяла себя в руки.

— Думаю… раз уж нас обеих вызвали, наверное, объявят о моей помолвке с Шань Юем. — Она мечтательно вздохнула, наблюдая за реакцией сестры.

Она вежливо кивнула онемевшей от такой наглости Сяофэн.

— Не задерживаю. Удачи тебе на… помолвке. Уверена, вы составите прекрасную пару. Двум таким… выдающимся личностям будет о чём поговорить. Вероятно, о самих себе.

С этими словами Тан Лань развернулась и пошла дальше к дверям тронного зала, оставив Сяофэн с открытым ртом и яростью, медленно закипающей в её глазах. Ван Широнг, пройдя мимо, бросил на Сяофэн бесстрастный, но многозначительный взгляд, от которого у той по спине пробежал неприятный холодок.

Тронный зал императора был погружён в торжественную, давящую тишину, нарушаемую лишь мерным бормотанием престарелого чиновника, зачитывающего какой-то бесконечный указ. Воздух был густ от аромата сандала и скрытого напряжения. Три сестры стояли в почтительном поклоне, образуя живописную, но полную скрытых трещин картину семейной гармонии.

Тан Лань лишь делала вид, что слушает. Её взгляд скользнул по профилю младшей сестры, Мэйлинь, и в памяти, словно вспышка молнии, ожило то самое воспоминание: всплеск воды, ледяной ужас, искажённое злобой красивое лицо у озера. Не Сяофэн… Мэйлинь. Это была она.