Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, я отодвинула стул и стрелой направилась к уборным, опасаясь, как бы Алиса не увязалась за мной. Не оборачиваясь, резко сменила траекторию, толкнула тяжелую металлическую дверь и оказалась на улице.

Я уже прикрыла глаза и выдохнула с облегчением, когда заметила в десятке метров от себя Ярославу в компании тех самых мужчин, что недавно стояли у окна в столовой. Увлеченная созерцанием блина в тарелке под увлекательный рассказ девчонки, я не заметила, как эти трое покинули помещение. Сейчас один из мужчин, тот, что был выше, курил, а второй обнимал девушку за талию. Она стояла, опустив голову ему на плечо. Во взгляде читалась усталость.

Удивительно, как по-разному можно переживать одну и ту же утрату: мы обе, кажется, потеряли отца. Я никогда не видела Иванова, а Ярослава прожила с ним много счастливых лет, о которых, должно быть, сейчас с тоской вспоминала, сдерживая слезы. Он был неотъемлемой частью ее жизни – светлой и, вероятно, счастливой. Возможно, она сейчас вспоминала, как он гладил ее по голове, катал на качелях во дворе, смеялся.

Когда из жизни уходит кто-то близкий, человек жалеет не столько о его уходе, сколько себя самого. Боль приходит не столько от осознания самой смерти, сколько от потери привычной связи. Невыносимо сложно представить привычную жизнь без родной души.

Мне стало вдруг очень жаль девушку. Настолько, что захотелось подойти и выразить свое сочувствие, сказать что-то простое, человеческое. Впрочем, вряд ли она в нем нуждалась. Напомнив себе, что мгновение назад я собиралась незаметно покинуть заведение, чтобы избежать встречи с ней, я заспешила прочь. Не успев пройти и пяти метров, услышала за спиной знакомый звонкий голос:

– Майя, – кричала Алиса. – Ты куда?

– Кажется, ретироваться не получится, – прошептала я себе под нос и замерла.

Шаги приближались, а я судорожно подыскивала себе оправдание, медленно оборачиваясь. К моему удивлению, ко мне спешила не Алиса: она осталась возле входа в столовую, прямо передо мной возникла Ярослава.

Следы недавнего горевания напрочь исчезли с ее лица. Девушка выражала предельную сосредоточенность, чем меня пугала.

– Майя? – переспросила она, приблизившись вплотную.

– Мои соболезнования, – процедила я, кивнув невпопад.

Только собеседница меня не слушала. Ее глаза расширились, брови сдвинулись у переносицы, и в следующее мгновение кулак взметнулся в воздух – прямо к моему лицу – и материализовался возле моего глаза. Каким-то чудом я успела увернуться от удара. Однако Ярослава не собиралась сдаваться: носком черной лакированной туфли она со всей силы ударила меня по коленной чашечке. Я взвизгнула и осела на землю, зажмурившись от боли. На глазах выступили слезы: то ли от боли, то ли от ужаса. К такому меня жизнь не готовила.

– Помогите! Люди! – донесся до меня вопль испуганной Алисы.

Кажется, есть во всей этой ситуации несомненный плюс: не придется подыскивать оправдания для девчонки за свой стремительный уход в английском стиле.

Вдруг скальп мой будто вспыхнул – боль была такой яростной, словно меня не просто схватили за волосы, а выдирали их клочьями. Ярослава впилась в мою шевелюру с силой, которую вряд ли можно было ожидать от девушки в лакированных туфлях. Если бы не подоспевший мужчина, я бы, возможно, уехала из этого гостеприимного городка с новой, крайне своеобразной прической.

– Мотя, отвали! – истошно орала девушка на молодого человека, который совсем недавно ее обнимал и был союзником, а теперь кинулся меня спасать.

Он пытался освободить меня, расцепив ее пальцы, а я старалась не двигаться, чтобы не делать себе больнее. Чтобы отвлечься от невыносимого жжения, я рассматривала своего спасителя. Издалека он казался мне значительно старше, теперь, когда я могла разглядеть его лицо, стало очевидным, что парню чуть за двадцать. Должно быть, виной тому прическа Моти: вряд ли он начинал лысеть в столь раннем возрасте, но отчего-то был обрит наголо. Вероятно, хотел походить на героя какого-нибудь боевика и, следовало признать, сейчас полностью соответствовал роли. В данную секунду мы все словно находились в сцене кинофильма: драка, дерзкая дочь покойного, наголо бритый боец и безвинная героиня с разлохмаченной прической. Только боль была настоящей.

Наконец мои волосы были освобождены, и я облегченно выдохнула. Ирония судьбы: парень, лишенный своей шевелюры, оказался самым отчаянным защитником моей.

– Батюшки святы! – сокрушался незнакомый голос над моим ухом, пока я пыталась подняться на ноги.

Я попыталась встать, пошатываясь. Сразу несколько рук подхватили меня, и в тот момент я осознала масштаб катастрофы: похоже, на улицу высыпали почти все гости поминок. Кто-то ахал, кто-то суетился, кто-то с интересом снимал происходящее на телефон.

Тем временем зачинщица продолжала брыкаться в руках своего спутника, который, потеряв терпение, оттаскивал ее прочь от зрителей. Рядом, мелкими шагами, семенил второй мужчина. Ярослава вырывалась, что-то кричала, но Мотя действовал без сантиментов: он просто прижал ладонь к ее рту, резко и намертво, словно нажал «паузу» на пульте, чтобы остановить боевик.

– Деточка, – услышала я ласковый голос.

Рядом со мной стояла вдова и легонько касалась моего плеча своей горячей ладонью. Увидев эту картину, Ярослава разнервничалась еще больше. Мотя побагровел, но хватку свою не ослабил.

– Ты как? – участливо спросила Иванова.

– Соболезную, – зачем-то выдала я невпопад.

– Пойдем-ка внутрь, – скомандовала она. – У нас тут знаешь сколько врачей? Мигом вылечим!

Она подхватила меня под руку и повела обратно в столовую. Туда я сегодня возвращаться не планировала. Еще одна женщина приобняла меня с другой стороны, а за спиной я услышала чей-то шепот, комментировавший происходящее:

– Небось боится, как бы полицию на дочу-то не вызвали, вот и суетится!

– И давно пора этой Яське гонору поубавить, – хмыкнул кто-то в ответ.

– Ну ты, Федоровна, помолчи уж, девка отца потеряла.

– Ага, а из-за хахаля чуть человека не покалечила.

– Из-за Мотьки, что ль?

Продолжения я не услышала. Похоже, собравшиеся зрители молча пришли к единственно возможному для них выводу: Ярослава устроила сцену ревности и вцепилась в соперницу. То есть – в меня. Вероятно, в их воображении я уже успела закрутить роман с Мотей прямо на похоронах.

Меня бережно отвели в коридор, ведущий к кухне. Там царил свой, параллельный мир: пахло маслом, укропом и чем-то мучным. Раиса уже стояла наготове с пакетом, извлеченным из морозилки. Я попыталась прочесть надпись на упаковке, но в ту же секунду он с шорохом опустился мне на голову. Пакет был ледяным, тяжелым и по-своему спасительным. Женщина стояла надо мной, придерживая сверток.

– Давай, – протянула мне стакан грузная брюнетка, которая отводила меня сюда вместе с Ивановой. – Тут вода.

Я залпом выпила содержимое.

– Где болит? – задала мне вопрос Людмила Борисовна с такой интонацией, словно я была заболевшим ребенком, а она – моей заботливой мамой.

– Все в порядке, – не без труда выдавила я из себя.

На самом деле колено жутко болело, пульсировало, а голова ощущалась словно чужая, да еще и чугунная.

– Куда тебе попало? – не сдавалась вдова, сужая глаза, будто собиралась вынести диагноз по выражению моего лица.

Я молчала, но брюнетка в теле, кажется, успела увидеть момент нападения, потому что скомандовала:

– Ногу покажи!

Я нехотя подвернула штанину, благо она была достаточно широкой. Оказаться тут без штанов я точно не планировала. Колено предательски посинело, да к тому же распухло.

– Эх, не туда мы манты прикладываем, – посетовала Раиса и тут же приложила мою руку к холодному пакету. – Подержи-ка!

Сама она устремилась к морозильному ларю и вскоре вернулась с еще одним пакетом, который тут же приложила к моей ноге.

– Ну-ка разогни, – попросила Людмила Борисовна.

Она присела рядом, глядя с вниманием, которое, признаться, пугало. Ее пухлые пальцы легко коснулись края отека, но не давили. В этот момент я почувствовала себя героиней какой-то странной пьесы. Словно в этой кухне, среди мантов и пакетов со льдом, вдруг появилась моя родная мать.