Спала я прекрасно, пробуждение было легким и приятным. Мысль о том, что сегодня мама с бабушкой наверняка испекут пироги с картошкой, которые я обожала с детства, заставила меня быстро подняться с постели и отправиться в ванную. Пожалуй, надо навестить их и внести разнообразие в их дачную жизнь. Да и в свою, что уж там.

Как только я вышла из душа, вытирая волосы полотенцем, услышала, что в кухне надрывается телефон. Я почти не сомневалась, что звонит Ромка, успевший соскучиться по моей компании и пресытиться Лизкиной.

Однако номер на экране я видела впервые.

– Алло, – буркнула я, смахнув пальцем по экрану.

– Майя Аркадьевна Бубликова?

– Она самая.

– Меня зовут Петр Евгеньевич Громов, я нотариус. Вынужден сообщить, что ваш отец скончался.

Я растерялась. Имя собеседник назвал мое, но информация будто бы предназначалась кому-то другому.

– Это ошибка.

– Майя, уверяю вас, ошибки быть не может.

– У меня нет отца, – упрямо отрезала я.

– Мне очень жаль, что вы узнаете о родителе при таких обстоятельствах, когда его уже нет в живых…

– В моем свидетельстве о рождении, если хотите знать, стоит прочерк в графе «отец». Прочерк, понимаете?

– Предлагаю встретиться, Майя, – проигнорировал мой вопрос Громов. – Я пришлю вам координаты. Будет прекрасно, если сегодня вы найдете время для визита, завтра – выходной день.

Нотариус отключился прежде, чем я успела отреагировать на его слова. Через секунду на экране телефона уже появилось сообщение с адресом. Улица Левобережная находилась в самом центре.

Я вернулась в ванную и принялась сушить феном волосы, не сводя взгляда с отражения в зеркале.

Сколько раз я задавалась вопросом, кто мой отец? Кажется, миллион, не меньше. Мать всегда избегала любых разговоров о нем, повторяя, что не помнит даже имени моего родителя. По ее словам, это была случайная связь на одну ночь с мужчиной, который приехал в наш город в командировку.

По крайней мере, эту версию она транслировала с тех пор, как я стала подростком и мои вопросы о втором родителе игнорировать более не представлялось возможным. В детстве мать просто говорила, что так случается, и отцы бывают не у всех. До определенной поры это работало, ну а потом пришлось посвятить меня в детали. Хотя деталями это можно было назвать с большой натяжкой.

Я появилась на свет довольно поздно для первенца, маме на тот момент было уже тридцать восемь.

– Разумеется, я приняла решение рожать, – объясняла она, когда мне было лет тринадцать. – И нисколько об этом не пожалела!

– А папа знает… Ну, о моем существовании?

– Нет, – твердо заявила мама.

– Он был женат? – предположила я.

– Я не знаю, Майя. Повторяю, это была мимолетная связь, на одну ночь. Так бывает у взрослых людей.

– Ну неужели ты даже имени его не спросила? – не сдавалась я, отчаянно стремясь узнать об отце хоть что-то.

– Он представился, если ты это имеешь в виду. Просто я забыла, как его звали.

Иначе как чушь ее ответ охарактеризовать было сложно. Впрочем, я не знала мать до своего рождения. Возможно, она и вправду была настолько неразборчива в связях, что имена кавалеров тут же вылетали из ее ветреной головы.

– Я на него похожа? – сменила я тему, поняв, что узнать имя родителя вряд ли удастся.

– На деда, ты же видела фото.

Снимки дедушки я, конечно, видела. Более того, даже смутно его помнила – его не стало, когда я пошла в первый класс. Однако ничего общего, на мой взгляд, в нашей внешности не было. Разве что темно-русый цвет волос, так себе отличительная черта, надо заметить.

Свои шансы узнать еще хоть какие-то подробности об отце я оценивала как минимальные. Дело в том, что моя мама всю жизнь проработала психиатром. Более того, даже сейчас, достигнув пенсионного возраста, от работы отказываться не собиралась, а это уже многое говорило о ее отношении к профессии. То есть как уйти от ответа, заставить верить в свои слова и манипулировать людьми она знала прекрасно. Более того, еще в детстве для меня стало очевидным, что главный ее пациент – именно я.

Уже к третьему классу, когда сверстники мечтали, что станут космонавтами и воспитательницами в детском саду, я твердо знала: пойду в психиатры. Очень уж хотелось научиться противостоять матери, да и подготовку к профессии она мне обеспечила отличную.

Как бы я ни старалась, с математикой дружбы у меня не сложилось, а потому о поступлении на медицинский факультет пришлось забыть. Поступив на психологический, я быстро поняла, что судьба распорядилась правильно: врач из меня вряд ли вышел бы толковый, а вот тесная работа с людьми подходила мне как нельзя лучше.

У мамы на этот счет было, разумеется, собственное мнение.

– Надо было на журналистику поступать, – заявила она уже после первого моего семестра в университете.

Окончила я его, кстати, на отлично.

– Это почему?

– Была бы понятная гуманитарная специальность, реализовала бы все свои таланты. А тут что? Недоврач, недоболтун! – пренебрежительно резюмировала мать.

С ее точки зрения, психологи были сплошь шарлатанами, то ли дело врачи-психиатры. Я относилась к этому с некоторым снисхождением. В конце концов, когда мама получала свою профессию, психология и наукой-то толком не считалась, а уж психологов в мягких креслах с блокнотами в руках и вовсе можно было увидеть лишь в фильмах о красивой и очень далекой жизни.

Надо ли говорить, что мамин скепсис послужил для меня прекрасным стимулом стать успешной в своей профессии. Уже на третьем курсе я начала подрабатывать в школе, а к окончанию университета меня с удовольствием взяли школьным психологом на полную ставку. Работать с детьми мне нравилось, к тому же график позволял, и вскоре я нашла вторую работу: в частном психологическом центре по работе с детьми и подростками.

– Ишь ты, и стаж идет, и денежка капает, – радовалась за меня бабушка, когда я впервые приехала на дачу на недавно купленном «Хендае».

Кажется, мама тоже радовалась, но молча. Признавать свою неправоту она не любила. Я прекрасно знала эту ее особенность, а потому не ждала с ее стороны одобрений.

То, чего я действительно ждала, – это момента, когда, по ее мнению, я буду достаточно взрослой, чтобы наконец хоть что-то узнать о своем отце.

Последний наш разговор о нем состоялся прошлой осенью. На первое сентября, несмотря на то, что учителем я не являлась, школьники надарили мне ворох букетов. Часть из них я решила отвезти маме, прихватив и пару коробок конфет, полученных от учеников.

Мы пили чай в ее уютной маленькой кухне, дверь на балкон была открыта, где-то внизу галдели дети. На плите закипала турка с кофе.

– Надо тебе уходить из школы, – заявила родительница, протягивая руку, чтобы выключить конфорку.

Я нахмурилась.

– Одни бабы кругом, – сморщилась она. – Время-то идет, пора к мужскому коллективу прибиваться.

– Мне даже тридцати нет, – напомнила я. – Замуж успею.

– Я тоже так думала, – вздохнула она, сделав большой глоток кофе из своей любимой красной кружки. – И что?

Я вопросительно на нее посмотрела.

– Сижу на седьмом десятке одна-одинешенька.

– Вообще-то со мной, – я даже закашлялась.

– Спасибо тебе.

– За что? – удивилась я.

Мать встала со своего стула, подошла ко мне и крепко обняла, притянув мою голову к себе.

– Я тебя люблю, – прошептала я, а она поцеловала меня в макушку.

– Ты права, никакие мужики не сравнятся со счастьем быть матерью!

– Этого я не говорила.

– Зато я тебе говорю, – улыбнулась она.

Момент выдался подходящим, чтобы завести тему, которая волновала меня все эти годы. Мать казалась мне сейчас расслабленной и безмятежной, редкое для родительницы состояние.

– Если бы мой отец не исчез тогда, как сложилась бы наша жизнь?

– По-другому, – улыбнулась мама, не сводя взгляда с колышущейся занавески. – Но у него не было шансов!