Все так и вышло. В какой-то момент их проводник повернул вправо, оставив широкий ход, продолжение которого терялось во все той же темноте, и сотрудники отдела оказались в приличных размеров зале, где на полу нежилось не меньше сотни костлявых дурнопахнущих тварей. Зрелище это было одновременно и отвратительное, и отчего-то завораживающее. Тощие сизовато-черные тела корчились, точно черви под дождем, кто-то из них глодал гнилыми, но острыми зубами кости, кто-то, совершенно не стесняясь окружающих, совокуплялся, кто-то просто терся спиной о шершавую поверхность пола.

И опять – вонь. Олег, вроде бы уже чуть к ней привыкший, вновь испытал рвотные спазмы. Правда, совсем уж точно определить, что именно послужило причиной для их возникновения, он вряд ли бы смог. Может, запах, а может, и зрелище, на которое ему пришлось смотреть.

– А тут таких помещений десятка два, – негромко сообщил своему подчиненному Францев, – и там этих красавцев не меньше.

– Но это же очень много! – окинул зал взглядом Олег, а после представил, как толпа жаждущих людского мяса существ десантируется из канализационных люков, которых в Москве имелось огромное количество, на улицы города. – Ужас какой!

– Ужас, – согласился с ним начальник. – Но, на наше счастье, они сильно не любят солнечный свет и по сути своей очень трусливы. Плюс кое-кто из их старших, кто живет давно, еще помнит то, что их племени устроили наши с тобой предшественники. Чего ты скалишься? А ну брысь!

Последние слова были адресованы не Олегу, а одному из гулей, который, учуяв живую плоть, неожиданно быстро и уверенно вцепился своими длинными узловатыми пальцами в брючину проходящего мимо него Аркадия Николаевича.

Впрочем, Францев мог и не осаживать чересчур самоуверенную нежить. Сопровождающий сотрудников отдела гуль, заметив случившееся, тут же что-то зашипел, зацокал языком и даже погрозил плотоядному собрату кулаком, после чего тот отпустил штанину, опрокинулся на спину и уставился в потолок.

– А что они устроили? – уточнил негромко Олег. – Нет, я обмолвки на этот счет слышал, но деталей не знаю.

– Огнем все залили, – ответил Францев. – В те времена эта публика занимала под землей куда более обширную площадь. Конкретно здесь тогда в основном молодняк обитал, а старшаки квартировали поближе к поверхности, в совсем уж старых тоннелях, которые чуть ли не во времена боярина Кучки рыли. Вот их по приказу Ардова в двадцатые годы горючкой и залили. Море огня, по-другому не назовешь.

– Ничего себе!

– Люди тогда мыслили широко, на мелочи и дискуссии не разменивались, – с немалым уважением к коллегам из прошлого пояснил Аркадий Николаевич. – Кто не с нами – тот против нас. Там как вышло? Гули – они же тугодумы, наверху жизнь уже изменилась, а они считали, что там лихолетье и военный коммунизм как были, так и есть. То есть – хватай человека и тащи под землю, все одно никто искать не станет. Вот и уперли женщину с ребенком, а те оказались семьей какого-то наркома. Это сейчас родню власть предержащих на казенных машинах с личным охранником по магазинам возят, а тогда и семьи совработников пешком по Москве ходили, и наркомы, и даже сам товарищ Сталин. Последний, правда, до поры до времени, пока покушение на него не устроили. Но не суть. Наши коллеги быстро смекнули, что к чему, а через день-два вещи и обрывки одежды пропавших в тоннелях нашли. Ардову, ясное дело, нагорело крепко, он чуть в СЛОН не загремел.

– Куда?

– На Соловки, – пояснил Францев. – Соловецкий лагерь особого назначения. Но обошлось, Бокий заступился. Было решено разговоры более не вести и сделанное не прощать, потому через недельку подвели куда надо шланги, залили под землю горючки и пустили пал. Вероятность того, что Москва не только внутри, но и снаружи здорово полыхнет, конечно, имелась, и немалая, но риски были сочтены допустимыми. Просто пришло время для эдакой показательной казни, если угодно, аутодафе, без нее было уже не обойтись. Такой казни, о которой вся ночная Москва сначала будет долго говорить, а потом еще лет сто ежиться лишь при ее упоминании. В результате акция сработала отлично, памяти о ней хватило надолго. Даже в сорок первом, когда ситуация в столице сложилась сильно не ахти, и то никто не рыпнулся. Ну, кроме совсем уж отмороженных личностей, в основном из числа вурдалаков.

– Так, а чего же сейчас мы что-то в этом роде не провернем? – изумился Олег. – Самое же время?

– Увы, не самое, – усмехнулся Францев. – Своими силами нам такое не организовать, нужна поддержка сверху и сбоку.

– Сбоку?

– Ну, я фигурально выразился. Проще говоря, требуется поддержка милиции и Конторы, без них подобную операцию не осилить. А им вынь да положи санкцию откуда?

– Сверху?

– Верно. Без нее никто и пальцем не шевельнет. До и с ней, признаться, не факт. Хотя в любом случае ее не будет: тем, кто сейчас высоко сидит и далеко глядит, не до наших маленьких неприятностей, у них есть дела поважнее. То, «да, да, нет, да», па-а-анимаешь, то раздача портфелей, то утверждение бюджета, то дискуссии о том, как страну с колен поднимать станем. Короче – у них дела, у нас делишки.

– А те, что в двадцатых? Они же смогли?

– Другая страна была, – пояснил Аркадий Николаевич, – и другие люди. Вообще другие. Они мыслили не так, как мы нынешние, понимаешь? У них не было «я», имелось только «мы». Не существовало твоей-моей работы, была общая. Потому что вокруг все общее – и беды, и победы. Кстати, московский розыск, который очень сильно тогда отделу помог, при разработке плана операции решил совместить выжигание гулей с разгромом Хитровки. Там тогда рынок находился… Как тебе объяснить-то… Про Черкизон слышал?

– Конечно, – кивнул Ровнин. – И даже там побывал. С Баженовым.

Его, кстати, очень впечатлила эта толкучка, чем-то похожая на сибирскую тайгу. Что там, что там делаешь пять шагов в сторону и уже не понимаешь, где находится выход. Только в тайге деревья кругом, а на Черкизоне торгуют всем, чем только можно и куча людей вокруг постоянно толкается и орет.

– Умножь на три, – сказал Францев. – В Москве законы действовали советские, а на Хитровке воровские. Синие еще с дореволюционных времен там власть держали. Город в городе, по сути, со своим правительством, органами управления и даже языком. Нынешняя феня частично оттуда и пошла. И вот это всё московские розыскники на пару с приданными им армейскими частями и спецами из ГПУ, считай, за сутки разнесли в щепки, а после власти города на месте бывшей клоаки сквер разбили.

– Круто! – признал Олег.

– Не то слово. А самое главное то, что рынок этот был и сверху, и снизу. В смысле – под землей. Там ночлежки находились, кабаки, склады, где ворованное хранили и еще много чего. Так вот – когда милиция с военными начали сносить все сверху, особо матерые воры и бандиты, особенно те, что под расстрельными статьями ходили, тут же рванули под землю, чтобы через разные отнорки свалить подальше от облавы. Но шиш! В тоннелях они сталкивались с гулями, которые бежали с внезапно обрушившегося на них пожарища, и убивавшими всех, кого встретят на своем пути. Когда очень страшно, то даже очень трусливое существо проявляет чудеса героизма, а уж если у него имеются клыки и когти… И знаешь, вряд ли кто-то мог сказать точно, кого тогда было больше – тех, кого власти повязали при разгроме, или тех, кто в виде трупа остался под землей. Но, думаю, что второе вернее.

Олег ничего не сказал, только головой крутанул, так его впечатлило то, что он услышал.

– Если детали интересны, ты тетю Пашу расспроси, – посоветовал ему Францев. – Она в этом мероприятии лично участвовала.

– Даже не удивлен, – усмехнулся Ровнин. – У меня вообще есть ощущение, что любая громкая операция отдела в этом веке без ее участия не происходила.

– В целом да, – кивнул его начальник. – Хотя с конца тридцатых до середины пятидесятых 15-К обходился без нее. По не зависящим от тети Паши причинам, разумеется.

Ровнин на ходу скрестил пальцы одной руки с другой, так, что получилось контурное обозначение решетки, Аркадий Николаевич кивнул, а после продолжил: