Тоска по родине! Давно

Разоблаченная морока!

Мне совершено все равно -

Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой

Брести с кошелкою базарной

В дом и не знающий, что – мой,

Как госпиталь или казарма.

Мне все равно, каких среди

Лиц – ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной – непременно -

В себя, в единоличье чувств.

Камчатским медведем без льдины

Где не ужиться (и не тщусь),

Где унижаться – мне едино.

Не обольщусь и языком,

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

Не понимаемой быть встречным. …

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль всей души и поперек!

Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И все – равно, и все – едино.

Но если по дороге – куст

Встает, особенно рябина…

Юноша вспоминал, как эти стихи появились в маминой тетрадке. Он помнил, как мама привела к ним в гости молодую женщину, замученную вечной неустроенностью и ее маленькую, худенькую дочурку. Обе гостьи впервые за несколько дней до сыта наелись. Взрослой даме на сытый желудок показалось не все так плохо. Мама долго разговаривала с женщиной, утешала, вселяла надежду, называла ее стихи гениальными. И обещала, что к ней придет еще мировая слава. И весь мир будет ею восхищаться. Может быть, ее творчество будут изучать школьники. Гостья мечтательно рассмеялась.

И вдруг Эллис, мама Ника, призналась, что тоже скучает по своей родине. Ник рассказывал взрослому другу, как мать вспоминала свои детские шалости и проделки.

Как она рассказывала детям о своем доме. У мамы Эллис была семья, любящий муж и очаровательные сыновья, взрослая красавица-дочь, и три премиленькие внучки, скоро появиться четвертая.

Но все равно женщина очень скучала по своему сумрачному острову, по его утренним туманам, по своему языку. Любое английское слово, даже коряво произнесенное сыновьями, "с жутким эльфхольмским акцентом", ласкало слух матери. И даже по Лондонскому смогу скучала. Женщина была благодарна мужу, который с пониманием относился к ее чувствам. Когда происходила эта беседа, Нику едва исполнилось пять лет. Он был доволен своей жизнью и совершенно не понимал маму, которая тоскует по непонятной и скучной стране. Ник вспомнил, как они всей семьей ездили к маминому отцу. Бабушка не обратила на них никакого внимания. А мамина мачеха все беспокоилась, как бы гости не остались насовсем. Ник смеялся сквозь слезы, вспоминая сияющее лицо знатной дамочки, когда они покинули дом папы Эллис.

Самого князя они так и не застали.

Взрослый разведчик слушал юношу, который вспоминал свое детство. Нику нужно было выговориться. Максим видел, как катились слезы по щекам, как нервно дрожал голос, когда парень изображал то маму, то тетю Марину, то ее дочку, то отца, а то себя самого. Мальчишка тосковал по тому миру, который был здесь, и которого теперь нет. И никогда уже не будет. Он сгорел, как копна сена в лесном пожаре. Конечно, пойдут годы. Вырастет новый лес. И в новом лесу будет стоять такая же кучка сухой травы. Но это уже будет совсем другой лес, совсем другая копна. Ее буду населять совсем другие мыши. И совсем другой маленький лисенок будет сторожить их. Мальчишка пытался в поэтических образах объяснить взрослому и опытному другу свои чувства, пытался сам в них разобраться.

Как не хватало Максиму сейчас его друга пастора. Как проповедник, он не представлял собой ничего особенного. Зато он был силен телом и духом, умел лечить душевные раны. Этот пожилой мужчина немало повидал в своей долгой и бурной жизни. Он мог исцелить одним только своим понимающим молчанием. Совсем недавно старик еще своим мудрым словом направлял заплутавших на путь истинный, подталкивал к исцелению, успокаивал душевные муки. Теперь его нет в этом мире.

Его место занял теперь совсем молоденький парнишка. Этот мальчик мало что мог сделать для Ника, душа которого буквально истекала кровью. Максим опасался за разум своего юного друга.

Ему приходилось вспоминать то, чему учил их психотерапевт. Гипноз, конечно, не лучшее, даже запрещенное в мирной жизни. В те самые годы Максим Исаев не мог подумать, что ему придется применять гипноз к своим товарищам. Причем не к зарвавшимся чинушам от разведки, а к измученному и запутавшемуся пареньку. Но сейчас это было необходимо. Нужно было спасать товарища, совсем еще мальчишку, которого по велению некоторых деятелей, обрекли на тяжелые лишения. Слишком тяжелые. Ему было слишком трудно, Ник был не готов – его психические функции еще не сформировались, он еще не готов к таким испытаниям физически. Но кого это волновало, кроме Максима Исаева и Петра Сергеевича? Кому есть дело до того, что Александр Викторович не хочет еще одного безымянного холмика.

Взрослый мужчина и подросток снова и снова возвращались к тому, что было раньше.

Юноша слишком часто стал вспоминать родителей, особенно свою маму. Эти воспоминания были окрашены в розовый цвет. Молодой никс немножко идеализировал, приукрашивал действительность. Мальчишке это было необходимо, чтобы хоть как-то сохранить в себе силы жить дальше.

Эльфхольмские тайны или кто такая Эллис.

У самого же разведчика была другая информации о маме Эллис, побочной дочери князя Имрика. Его имя стояло первым в списке нужных людей, который заучивали наизусть агенты, отправляющиеся на туманный Альбион. Этот князь единственный из волшебного народа, был занесен в список личных врагов фюрера, чем очень гордился.

Он был знаменит тем, что почему-то очень хорошо относился к русским. Впрочем, не ко всем русским, к некоторым из них. О прочих людях, даже о подданных Великобритании, он был весьма невысокого мнения. Он относился к ним с презрительным снисхождением.

Никто не знал, почему именно русских выделял правитель Эльфхольма. В высших эшелонах контрразведки считали, что это всего лишь прихоть аристократа. Максим же чувствовал, что здесь все намного глубже и сложнее.

Максим Исаев знал, что дома маленькая Эллис была очень несчастлива. Отец появлялся, изредка, как красное солнышко. В эти редкие мгновения малышка забиралась на колени к отцу, и нежно прижималась к широкой, как ей тогда казалось, груди. И слушала, как бьется его сердце. А тот гладил ее темные шелковистые локоны. Маленькая девочка и взрослый эльф понимали друг друга без слов. Он тоже был несчастен в своем огромном замке, где он был всем и всегда что-то должен. И где его никто не любил, кроме одного мальчишки – такого же несчастного и одинокого, как отец.

Имрик очень завидовал своему спасителю доброму, сильному, умному, но слишком наивному Ивану. Завидовал его жизни такой короткой, как время падения метеорита в июльском небе, зато простой, правильной и понятной. Когда молодая женщина, уже законная супруга Ивана, поцеловала мальчишку на прощание, он понял, что ничего такого в его жизни не будет. И женщины у него будут – но такой любви не будет: будут лишь нужные браки и необходимые любовницы, которые даже в постели будут думать о выгоде. Так же, как у его отца, так же как у его деда. Так оно и вышло.

Разум понимал, что все имеет свою цену, власть и богатство – не исключение.

Тогда мальчик еще не знал, что ему суждено слишком дорого заплатить за свое княжество, на которое он и не рассчитывал, к которому не очень-то и стремился.

Но вот только душа этого никак не хотела понимать, продолжала тосковать по любви и ласке.

– Каждый должен носить свою шкурку, Рыжик! – шутливо выговаривала молоденькая женщина, потрепав золотистые кудри мальчишки. Она единственная кто, кроме матери, осмеливалась так называть юного княжича. Как младшего братика.

И он стойко носил эту шкурку, иногда проклиная свое бессмертие. Иногда не было сил нести этот крест, рука невольно тянулась к намыленной веревке. И только всплывавший образ могучего богатыря, ушедшего в монастырь, останавливал неизбежное.