– Я опубликую результаты, как сделал бы любой ученый.

– Вы их передадите мне, – заявил Локк. – Никаких публикаций.

– Вы слишком самоуверенны.

– Я просто реалист. И трезво оцениваю ситуацию. А также знаю, что случится с этим миром, если создание эликсира станет достоянием гласности. Его захлестнет волна убийств, мятежей, войн – а затем придет черед неразрешимых проблем, таких как перенаселение, падение уровня рождаемости и в итоге стагнация. Но вы завершите свои исследования, потому что вы – это вы, и отдадите их результаты мне, потому что я – это я.

Пирс палец за пальцем отцепил руку Локка от своего запястья.

– Я вам не принадлежу, – сказал он. – Но мы понимаем друг друга. Я создам эликсир в надежде, что мне удастся уберечь его от вас и передать тем, кто сможет распорядиться им лучше, чем вы или я. Но если мне это не удастся и он попадет в ваши руки, я не стану сожалеть. Ведь это снизит давление на Картрайтов, и со временем, что бы вы ни делали, ваш секрет выйдет наружу, а эликсир станет достоянием всего человечества.

После этих слов Пирс развернулся и вышел, миновав грозного охранника. Прошел знакомыми коридорами, спустился на лифте и, наконец, оказался в своей чистой, прохладной лаборатории, в своем убежище от грубости и нечистоплотности окружающего мира. Теперь он знал, что подозрения касательно посторонних, посещающих лабораторию в его отсутствие, – не более чем паранойя. Если бы Локк узнал об имеющихся у него образцах крови Картрайтов, то изъял бы их все.

За дверью кто-то нажал на кнопку вызова, прося разрешения войти, и Пирс подошел к переговорному устройству.

– Это я, Джулия, – прозвучало из него. – Вы в порядке?

Пирс зашел в шлюзовой отсек, чтобы впустить ее, надеясь, что она пришла одна, и в то же время понимая, что это не важно: от всего мира не спрячешься. Она пришла одна и, едва войдя, сразу утешающе сжала его руку.

– Конечно, – успокоил ее Пирс.

– Столько всего случилось.

– Мой грант возобновили, – сообщил он. – Похоже, исполнительный директор Национального исследовательского института будет проходить у нас курс лечения.

Неужели он заметил промелькнувшее в ее глазах беспокойство?

– Но я думаю, что Тому Барнетту пора двигаться дальше. Его знаний и умений вполне достаточно для самостоятельной работы. Как вы полагаете, возможно ли подобрать ему подходящую должность?

Они прошли в лабораторию и остановились перед прибором, в котором продолжался эксперимент по апоптозу.

– Я придумала кое-что получше, – сказала Хадсон. – Я рекомендую его кандидатуру приятелю из Чикаго, ищущему старшего гериатра.

– Мне нужен будет новый ассистент, – продолжил Пирс. – Не хотите попробовать?

Она посмотрела на него так, словно он только что признался ей в любви.

– У меня наверняка не останется свободного времени на чтение и кое-какие общественные обязанности, но я и представить не могу, чего во всем мире я хотела бы больше.

– Я надеялся, вы оставите управление, – посетовал он.

– Не сейчас, – последовал ответ. – Может, через пару лет.

– Я хочу вам кое-что показать, – сказал Пирс, поднимая крышку прибора.

Было заметно, что все культуры погибли, кроме двух.

– Неужели успех? – удивилась она.

– Только начало, – ответил он, положив руку на ее плечо.

На самом деле это было больше, чем начало. Это была финишная прямая. Длительный поиск был почти завершен, и Пирс понимал – в его руках то, что алхимики искали многие века: секрет бессмертия. Но он не откроет его миру, пока не умрет Локк; без сомнения, его заменит кто-то столь же непреклонный и безжалостный, но у него не будет такого сочетания личных качеств и опыта, как у этого старого сыщика.

Джулия обняла его за талию, и они замерли, глядя на бессмертные клетки. Сейчас Пирс чувствовал себя героем научно-фантастического романа.

Но это не мешало ему понимать: потребуется много времени, чтобы он убедился в том, что Джулия – не агент Локка, как Том Барнетт. Он может любить ее и должен будет ей доверять, но, вероятно, никогда не будет уверен в ней полностью.

Наверное, это типично для человека.

Его разбудила боль. Острая, колющая боль в желудке. Она заставила его подтянуть колени к груди и непроизвольно скривить тощее, желтоватое лицо в гримасе, превратившей его в подобие измятого пергамента.

Боль вспыхнула снова. Тело скрутило судорогой, а изо рта вырвалось мычание. Потом она медленно отступила, словно волна в отлив. Однако отголоски в измученных нервных окончаниях намекали на ее скорое возвращение.

– Коук! – закричал страдалец с двадцать пятого этажа.

Крик заметался по комнате, эхом отскакивая от высокого потолка и обшитых деревянными панелями стен. Ответа не было.

– Коук! – Крик повторился. – КОУК!

В отдалении раздался звук семенящих шагов, гулких на мраморных полах, а затем приглушенных ковром. Шаги затихли рядом с широкой, застеленной шелком кроватью.

– Да, босс?

Даже голос выдавал привычку раболепствовать. Из-за этой привычки говоривший словно становился ниже. Маленькие бегающие глазки на его обезьяньем лице ни на секунду не останавливались.

Больной скорчился на кровати.

– Лекарство!

Коук схватил с серой металлической тумбочки коричневую бутылку и вытряхнул на ладонь три таблетки. Одна из них упала, и он тут же поднял ее. Как только он протянул таблетки больному, тот выхватил их и закинул в рот. Коук впихнул в его руку стакан с водой, налитой из серебряного кувшина. Больной запил лекарство, конвульсивно дергая кадыком.

Через пару минут он смог сесть. Прижав колени к груди, он тяжело, неровно дышал.

– Мне плохо, Коук, – простонал он. – Мне нужен врач. Я умираю, Коук.

Его голос был полон ужаса.

– Вызови врача!

– Я не могу! – пискнул Коук. – Вы разве забыли?

Больной нахмурился, словно пытаясь осознать сказанное, а затем его лицо исказилось, и левая рука резко метнулась вперед. Он вцепился Коуку в рот и швырнул того в угол. Там человечек скорчился, прижимая руку к кровоточащим губам и с беспокойством следя за больным своими крысиными глазками.

– Будь здесь! – рыкнул больной. – Не заставляй меня звать тебя снова!

И тут же забыл о Коуке. Уронив голову, он бессильно стукнул сжатым кулаком по кровати.

– Проклятье! – раздался его стон.

Он просидел несколько минут не шевелясь, застыв, словно каменное изваяние. Коук сжался в углу, неподвижный, настороженный. Наконец больной выпрямился, отбросил тяжелое одеяло и встал. Он тяжело прошлепал к окну, жалуясь на ходу:

– Я болен. Я умираю.

Подойдя, потянул за толстый бархатный шнур; шторы с шелестом разъехались. Солнечный свет хлынул в комнату, залив фигуру больного и делая его алую пижаму похожей на пламя, а бледное лицо – на тесто.

– Это ужасно, – заявил он, – когда больной не может вызвать врача. Мне нужен эликсир, Коук. Мне нужно лекарство от этой боли. Я не могу больше терпеть.

Коук наблюдал; его глаза ни на секунду не теряли из виду высокую тонкую фигуру человека, который стоял в потоке солнечного света и незряче глядел на город. Коук убрал руку ото рта; она была вымазана красным, и кровь продолжала сочиться из трех царапин на губах.

– Найди мне врача, Коук, – велел больной. – Не важно, как ты это сделаешь. Просто найди.

Коук тут же вскочил на ноги и удрал из комнаты. Больной все так же глядел в окно, ничего не замечая.

Отсюда развалины были не так хорошо видны. Город был почти тем же самым, что и пятьдесят лет назад. Но если присмотреться внимательнее, можно было увидеть дырявые крыши, а также дома, где декоративные фасады обвалились и кирпич за ними раскрошился, загромоздив улицы.

Двенадцатая улица была полностью перекрыта. Кучи булыжника сделали многие улицы непроходимыми. Время действует не так быстро, как человек, но оно неумолимо.