– Думаете, дело в ней?

– Она запускает процесс развития всех органов тела, а когда эмбрион полностью разовьется, ее активность замирает. Но что, если ее можно было бы снова активизировать с помощью какого-нибудь механизма обратной связи, чтобы восстановить поврежденный орган или дать толчок к образованию нового – новой печени, почки, сердца, даже новых артерий – из имеющихся тканей?

Они добрались до лаборатории, и, введя код, он естественным жестом приложил ладонь к панели. Ему не хотелось, чтобы Хадсон знала о принятых им дополнительных мерах предосторожности.

Подняв крышку прибора, в котором шел эксперимент, он показал гостье свои образцы.

– Я проверяю, могут ли фрагменты молекулы ДНК, с которыми я сейчас работаю, отсрочить или совсем прекратить апоптоз[11].

– Апоптоз? – переспросила Хадсон. – Столько времени прошло с окончания медицинского.

– Точно меньше, чем у меня, – сказал он.

Они оба рассмеялись, и их глаза встретились. Пирса посетило странное ощущение, что ему кажется привлекательной женщина, которой он годится в дедушки, а может, даже в прадедушки. И дело не только в этом. Она может быть одной из тех, кого поставили следить за ним. Он поспешно продолжил:

– Но тут у меня преимущество, потому что в ходе исследования многое пришлось учить заново. Апоптоз – это необъяснимое явление, вызывающее смерть клетки. Если обеспечить клеткам достаточное питание и очищение от побочных продуктов жизнедеятельности, они будут функционировать приблизительно сорок пять циклов, так что дело не в недостаточной циркуляции, вызванной плохим питанием или накоплением шлаков и свободных радикалов. Может быть, это встроенная функция прекращения деятельности, смертный приговор, который нельзя отменить.

– Ну и как, здесь есть какие-нибудь подвижки? – поинтересовалась она, снова глядя на экспериментальные образцы, стоящие перед ними.

Пирс закрыл крышку.

– Еще рано говорить, – объяснил он. – В любом случае это просто тренировка на случай, если мне каким-то чудом удастся раздобыть немного настоящей крови Картрайта.

Она накрыла его руку своей и попросила:

– Берегите себя, Рассел.

– Расс, – поправил он. – И вы тоже.

После ее ухода он вернулся к эксперименту. Ему показалось, что у всех культур, кроме двух, уже заметны признаки отмирания. Двух. Будь культура одна, это могло бы оказаться иллюзией, но две, возможно, указывали на то, что мутация изменила больше одного сегмента ДНК Ван Клив.

Он вернулся в свою квартиру со второй сумкой в руках и прицепил плаценту зажимами к полке холодильника. Затем отрезал пуповину чуть выше того места, где перевязал ее ранее, для того чтобы кровь стекла и с нее, и с плаценты в поддон из нержавейки. И впервые за много лет отправился в постель счастливым.

А проснулся в панике. Трезвонила сигнализация, и где-то выла сирена. Пирс перевернулся, посмотрел на время – 5:38 – и на ощупь нацепил брюки, рубашку и белый больничный халат. Надев туфли на голые ноги, он уже двинулся к двери, как вспомнил о бесценном сокровище, лежащем в холодильнике, и об эксперименте, идущем в лаборатории. Слишком много совпадений.

Он пошел медленнее и спокойно открыл дверь. Одетые как попало жильцы носились взад-вперед по коридору, выкрикивая вопросы, остающиеся без ответа. Том Барнетт ждал рядом с его дверью.

– Быстрее, Расс, – поторопил он, – нужно выбираться отсюда!

Пирс запер дверь на два оборота, прежде чем снова повернуться к Барнетту:

– Что ты здесь делаешь, Том?

– Беспокоился о вас, Расс.

– Ты живешь на другой стороне комплекса.

– Я рано встал и тут услышал тревогу. Боялся, что вы проспите ее.

– У стариков сон чуткий, Том, – сказал Пирс. – Идем.

– А как быть с лабораторией? – спросил Барнетт.

Пирс пожал плечами:

– Понадеемся на ее собственные меры безопасности.

Когда они подошли к дальнему выходу, им навстречу, с выражением облегчения на лице, вышла Джулия Хадсон.

– Доктор Барнетт, не так ли? Расс, я беспокоилась.

Она была полностью одета, но без макияжа. И все равно показалась Пирсу невероятно привлекательной.

– Тоже рано встали? – спросил он.

– Перебирала бумажки, – криво усмехнулась она, – да и поспать я не особо люблю.

Когда они вышли наружу, следуя за другими жильцами, решившими, что жизнь дороже имущества, Пирс спросил Хадсон:

– Что за тревога?

– Возгорание, – ответила она. – Даже два. Одно на цокольном этаже. Второе в чулане уборщика на верхнем этаже. Госпиталь эвакуирован в целях предосторожности, так же как и жилой комплекс.

– Два возгорания? Похоже на поджог.

Они вышли на открытое место на парковке. Здесь толпились не только жители комплекса, но и медсестры и интерны, везущие пациентов на колясках и каталках.

– Я тоже так думаю.

– А то, что в цоколе?

– Рядом с вашей лабораторией. Но не беспокойтесь. Все под контролем.

– Зачем кому-то поджигать госпиталь? – спросил Барнетт.

– Действительно, зачем? – поддержал Пирс.

– Обиженный работник? – предположила Хадсон.

– Недовольный пациент? – добавил Барнетт.

– Или просто душевнобольной?

– Или тот, кому отказали в лечении? – иронично хмыкнул Пирс. – Оба сразу?

Расстояние между двумя очагами не позволяло предположить, что поджигатель в обоих случаях один. А вероятность того, что это два никак не связанных между собою человека, стремилась к нулю. Они все это понимали.

– Не только поджог, – уточнил Пирс, – но и заговор. Но зачем? Может, чтобы показать, что госпиталь уязвим. Может, это уловка, чтобы очистить здания от людей, обыскать комнаты и похитить ценности.

– Нам лучше вернуться внутрь, – сказала Хадсон.

Пирс оглядел парковку, забитую встрепанными обитателями эвакуированных зданий.

– Думаю, вы правы.

Но прежде чем ему удалось добраться до квартиры, его остановил медбрат огромного роста. Пирс не припоминал его среди сотрудников госпиталя, но отчего-то он казался смутно знакомым.

– Доктор Пирс, в вашем отделении чрезвычайная ситуация.

Пирс думал, что Барнетт вызовется все уладить, но тот промолчал.

– Я уже иду, – сказал Пирс.

По дороге к лифтам ему удалось лишь мельком поглядеть на дверь квартиры, чтобы убедиться, что с виду она не тронута.

Медбрат шел впереди, то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что Пирс следует за ним. На нем была зеленая хирургическая роба, и ее короткие рукава позволяли разглядеть непропорционально вздутые бицепсы. Когда они добрались до одной из платных палат, медбрат отступил в сторону и, как только Пирс вошел, встал спиной к двери.

Мужчина в коляске сидел возле дальней стены, глядя в окно на задымленный старый город. Когда Пирс вошел, он повернулся. В больничном халате его фигура казалась грузной и бесформенной. Пирс взглянул в его лицо. Мужчина был стар, возможно, ему было хорошо за сотню, и его лицо, когда-то круглое и полное, теперь выглядело так, словно кожа была натянута прямо на выступающие лицевые кости. Однако, хоть подкожный жир и исчез со временем, упрямо выдвинутая челюсть и огонь в глазах говорили о том, что этот человек все еще силен. Среди морщин, окруживших его глаза, прятались едва заметные напоминания о шрамах; еще один, длинный, спускался с правой щеки до челюсти. Нос ломали раз или два.

– Вы меня не помните, доктор Пирс? – спросил мужчина.

Что-то шевельнулось в памяти Пирса: изображение таблички на стекле двери, мужчина в летнем костюме цвета какао, а затем он же, но уже потрепанный и с бородой.

– Локк, – произнес Пирс. – Джейсон Локк, частный детектив, которого я нанял, чтобы найти Маршалла Картрайта.

– Частный сыщик, которого вы наняли, чтобы убедиться, что Маршалла Картрайта никто не найдет, – поправил его Локк.

– После всех этих лет вы появились, чтобы отчитаться об успехе? – спросил Пирс. – Вы нашли его?