Леонид Осипович поведал мне историю в духе Андронникова. Воспроизводить ее не стану, поскольку сомневаюсь в достоверности. Я собрался уходить, Утесов уже в дверях сказал:

– Ну а если нужно записать песню, – пожалуйста, звони. Я готов. Голос тот же: как не было, так и нет!

Теа-джаз[2]

Люди, бывшие на первых представлениях «Летучей мыши», рассказывают:

– Когда потух свет, в зале послышалось какое-то шуршание, переходившее в шипение. «Мышка, мышка», – раздались слова. Из углов, из щелей поползла веселая песенка, запеваемая конферансье. И в такт песенке – вдруг, ни с того ни с сего – стали вспыхивать красные лампочки под стульями у зрителей. Это было так нелепо и так неожиданно, что в зале разом установилась смешливая, беззаботная, ребяческая атмосфера.

…Посмотрите на лица слушателей-зрителей «Театрализованного джаза» Л. Утесова. Посмотрите-ка на этого более чем джентльменистого, гладко выбритого, удивительно холеного техрука одного из крупнейших заводов. Он разом скинул сорок лет с «трудового списка» своей жизни. Так улыбаться могут только чрезвычайно маленькие дети! Или вот – бородач, перегнувшийся через барьер, ухмыляющийся до облаков, головой, плечами, туловищем отбивающий веселый ритм джаза. А эта девица – чем хуже других эта девица, забывшая в припадке музыкальных чувств закрыть распахнутый оркестром рот!

Сад[3] сошел с ума. Тихо и незаметно «тронулся». Две тысячи лиц растворяются в одной «широкой улыбке». Контролерши не считают нужным проверять билеты. У администраторов такие улыбчатые лица, что кажется, еще минута – и они бросятся угощать нарзаном ненавистных было «зайцев», впившихся в решетку сада с той – «бесплатной» – стороны.

И только тут мы начинаем понимать, как улыбались зрители на первых представлениях «Летучей мыши».

«Наши американцы» успели в достаточной степени скомпрометировать джаз. Соберутся пять-шесть унылых людей в кружок и с измученными лицами – жилы натянуты, воротнички жмут, улыбаться неудобно – «Мы же иностранцы!» – начинают «лязгать» фокстрот. Весело, как в оперетте!

Для «колорита» («Негры, они же такие непосредственные!») кто-нибудь из оркестрантов иногда подпевает – вернее, пробует запеть, – но осекается. Слишком уж хмурится публика! Последний шаг «американской техники» – воздушные шары, привязанные к стульям. Музыка, впрочем, от этого не улучшается.

И вот «Теа-джаз». Прежде всего – превосходно слаженный, работающий как машина – четко, безошибочно, умно – оркестр. Десять человек, уверенно владеющих своими инструментами, тщательно прилаженных друг к другу, подымающих дешевое танго до ясной высоты симфонии. И рядом с каждым из них – дирижер; вернее, не столько дирижер (машина и без него задвигается и пойдет!), сколько соучастник, «камертон», носитель того «тона, который делает музыку». Поет и искрится оркестр в каждом движении этого «живчика» – дирижера. И когда он с лукавой улыбкой начинает «вылавливать» звуки и «распихивать» их по карманам, когда он от ритмического танца перебрасывается к музыкальной акробатике и – подстегнутый неумолимым ходом джаза – становится жонглером звуков, молодость и ритм заполняют Сад.

Многое – чрезвычайно многое – несовершенно и экспериментально в этом «Теа-джазе».

– Оркестр будет танцевать, – объявляет дирижер. И действительно, как по команде оркестранты начинают шаркать, перебирать ногами. Разом встают и садятся. Переворачиваются – и на место. Это еще не танец. Но элементы танца есть. В «любовной сцене» только-только намечены любопытнейшие контуры «оркестровой пантомимы». Но ведь важно дать наметку. Еще работа – и пантомима вырастет.

«Первый опыт мелодекламации под джаз». Вернее, светомелодекламации, так как свет, разнообразно окрашивающий «раковину» оркестра, неотделим от номера. Опыт не до конца удачен. Музыка местами слишком уж искусственно подгоняется к тексту. Свет временами работает донельзя прямолинейно, натуралистически. Но и здесь нельзя не предвидеть, что может получиться при «хорошем обращении» с материалом.

Словом, налицо превосходный и жизнеспособный принцип, заимствованный с Запада, но имеющий все данные привиться и дать новые самобытные ростки на нашей, советской эстраде.

Пока что – при всех своих достоинствах – «Теа-джаз» все же носит немного семейный характер. Как будто собрались на дружескую вечеринку квалифицированные мастера оркестра и театра и стали мило, ласково – «с песнею веселой на губе» – резвиться. Если бы «семейность» дела сказывалась только в жизнерадостности выступления, это был бы плюс, а не минус. Но когда между номерами неутомимый JI. Утесов начинает вспоминать старинные одесские анекдоты, это «снижение марки», это вульгаризация замысла. «Теа-джазу» явно недостает режиссерской опытной руки, тщательной и любовной корректуры.

Талантливый человек Утесов! Вот уж подлинно – и чтец, и певец, и на дуде игрец! Но «обуздать» (в лучшем, профессиональном смысле слова), ввести в русло хорошего ансамбля его бьющий через край «артистический темперамент» – не мешает.

И наконец, один из основных, решающих дело вопросов – репертуар. «Теа-джазу» надо твердо встать на позиции высококачественного, профессионального и музыкального, и текстового материала. Третьесортной обывательской «салонщине», дешевой «экзотике» и шансонетной «редиске» – бойкот! Когда в первой программе «Теа-джаза» – на мотив избитой «герлс-змейки» – начинают скандировать:

становится неловко и за себя, и за артистов. И рядом с этим большое принципиальное значение приобретает чтение стихов Багрицкого, документов подлинной литературы.

Особо следует отметить исполнение Утесовым «С одесского кичмана». Эта песня может быть названа своеобразным манифестом хулиганско-босяцкой романтики. Тем отраднее было услышать ироническое толкование ее, талантливое компрометирование этого «вопля бандитской души»[4].

Итак, начало сделано. Дело за тем, чтобы обеспечить наиболее успешный дальнейший творческий рост «Теа-джаза». Говорить о «чуждости» или «буржуазности» этой идеи явно легкомысленно. Десятки выступлений «Теа-джаза» перед микрофоном «Рабочего радиополдня», выступление его в Саду имени Дзержинского убедительно свидетельствовали, какую превосходную зарядку слушателю-зрителю дает он. На помощь «Теа-джазу» следует прийти нашим лучшим режиссерам, композиторам, писателям. Только обладая своим специально подготовленным репертуаром, только в тесной связи с массовой аудиторией, только на учете достижений новой сценической техники – «Теа-джаз» встанет во главе передовых отрядов новой, советской эстрады.

Дома в Москве.

А в руках та же гитара, что и сорок лет назад

От редакции. Печатая настоящий отзыв, редакция не вполне согласна с мнением автора рецензии[5].

Слова и дела[6]

Слова: «Главрепертком объявляет решительную борьбу по линии искоренения из репертуара произведений, рассчитанных на обслуживание нэпманства и мещанства (шантанно-фокстротной музыки, „цыганщины“)».

Это выдержка из «Репертуарного указателя», т. 2, официального издания Наркомпроса (Сектор искусств, Главрепертком) от 1931 года. А вот еще слова: «Главрепертком предлагает: провести решительную борьбу… с фокстротом, который распространяется через грампластинки, мюзик-холл и эстраду… и является явным продуктом западноевропейского дансинга, мюзик-холла и шантана» (оттуда же, с. 70 и 71). А вот и дела.