«МЮД» Додвадцатилетний люд, выше знамена вздень: сегодня праздник МЮД, мира юношей день. Нам дорога указана Лениным, все другие — кривы́ и грязны́. Будем только годами зе́лены, а делами и жизнью красны́. Не сломят сердца и умы тюремщики в стенах плоских. Мы знаем застенки румын и пули жандармов польских. Смотрите, какая Москва, французы, немцы, голландцы. И нас чтоб пускали к вам,— но чтоб не просить и не кланяться. Жалуются — Октябрь отгудел. Нэповский день — тих. А нам еще много дел — и маленьких, и средних, и больших. А с кем такое сталось, что в семнадцать сидит пригорюнивши, у такого — собачья старость. Он не будет и не был юношей. Старый мир из жизни вырос, развевайте мертвое в дым! Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым. Плохо, если одна рука! С заводскими парнями в паре выступай сегодня и сын батрака, деревенский вихрастый парень! Додвадцатилетний люд, красные знамена вздень! Раструбим по земле МЮД, малышей и юношей день. ДВЕ МОСКВЫ
Когда автобус, пыль развеяв, прет меж часовен восковых, я вижу ясно: две их, их две в Москве — Москвы. Одна — это храп ломовий и скрип. Китайской стены покосившийся гриб. Вот так совсем и в седые века здесь ширился мат ломовика. Вокруг ломовых бубнят наобум, что это бумагу везут в Главбум. А я убежден, что, удар изловча, добро везут, разбив половчан. Из подмосковных степей и лон везут половчанок, взятых в полон. А там, где слово «Моссельпром» под молотом и под серпом, стоит и окна глазом ест вотяк, приехавший на съезд, не слышавший, как печенег, о монпансье и ветчине. А вбок гармошка с пляскою, пивные двери лязгают. Хулиганьё по кабакам, как встарь, друг другу мнут бока. А ночью тишь, и в тишине нет ни гудка, ни шины нет… Храпит Москва деревнею, и в небе цвета крем глухой старухой древнею суровый старый Кремль. Не надо быть пророком-провидцем, всевидящим оком святейшей троицы, чтоб видеть, как новое в людях роится, вторая Москва вскипает и строится. Великая стройка уже начата. И в небо лесами идут там почтамт, здесь Ленинский институт. Дыры метровые по́том поли́ты, чтоб ветра быстрей под землей полетел, из-под покоев митрополитов сюда чтоб вылез метрополитен. Восторженно видеть рядом и вместе пыхтенье машин и пыли пласты. Как плотники с небоскреба «Известий» плюются вниз на Страстной монастырь. А там, вместо храпа коней от обузы гремят грузовозы, пыхтят автобу́сы. И кажется: центр-ядро прорвало Садовых кольцо и Коровьих вало́в. Отсюда слышится и мне шипенье приводных ремней. Как стих, крепящий бо́лтом разболтанную прозу, завод «Серпа и Молота», завод «Зари» и «Розы». Растет представленье о новом городе, который деревню погонит на корде. Качнется, встанет, подтянется сонница, придется и ей трактореть и фордзониться. Краснеет на шпиле флага тряпица, бессонен Кремль, и стены его зовут работать и торопиться, бросая со Спасской гимн боевой. |
