Теперь вся наша разведка, ознакомившись с достигнутыми нами результатами, заработала на полную мощность. Однако проходило время, а мы не продвигались ни на шаг. Нам все еще не удалось установить личности двух главных агентов, действовавших в Германии. Внезапно отдел дешифровки, изучая перехваченные еще до арестов в Брюсселе радиопередачи, натолкнулся на указание Москвы, в котором говорилось, что Кент еще осенью 1941 года был переведен в Берлин, где ему были сообщены три явки. Таким образом нам удалось совершить второй решающий прорыв в гигантскую шпионскую сеть, так как адреса явок были точно указаны в шифровке. После этого, по договоренности между генералом Типе, адмиралом Канарисом, полковником фон Бентивеньи (сотрудником военной разведки) и мной, за более чем полусотней лиц было установлено наблюдение. Примерно через месяц мы решились арестовать часть подозрительных. Остальных мы пока решили не трогать, чтобы иметь возможность еще глубже проникнуть в недра шпионской организации. Произведенные аресты и первые допросы раскрыли факты, подействовавшие на нас в этот период войны с Россией как удар грома. Я назову здесь только некоторых из участников шпионской организации. Среди них был, в частности, инженер-полковник Бекер, один из ведущих специалистов в области конструирования бомбардировщиков и истребителей. Он был приверженцем Советов и регулярно сообщал на центральную радиостанцию, расположенную на севере Берлина, секретнейшую информацию для дальнейшей передачи ее в Москву. Затем выяснилось, что с Бекером сотрудничали пять сотрудников генерального штаба ВВС, занимавшие руководящие посты. Главной фигурой среди них был обер-лейтенант Шульце-Бойзен, фанатично преданный своему делу сотрудник берлинской шпионской организации. Он не только поставлял врагу важнейшую информацию (являясь начальником отдела разведки в министерстве воздушного флота), но и выполнял функции пропагандиста. При этом он однажды дошел до того, что появился в северных кварталах Берлина в полной офицерской форме и, встретившись в рассветной мгле с одним из подчиненных ему агентов «Красной капеллы», угрожал ему пистолетом, отчитывая за плохую работу в качестве пропагандиста на одной из берлинских фабрик, где тот работал. В шпионскую организацию входили не только высокопоставленные представители вермахта, почти в каждом имперском министерстве работали ее связники. В имперском министерстве экономики действовала чета Харнаков — обер-регирунгсрат Арвид Харнак и его жена Милдред, урожденная американка. Харнак был руководящим сотрудником в области планирования использования сырьевых ресурсов и снабжал Советы столь исчерпывающей информацией, что в Москве имели более полное представление о наших ресурсах, чем, к примеру, соответствующий чиновник министерства вооружений, которому по долгу службы надлежало знать об этом, но который, став жертвой ведомственных дрязг по вопросу о сфере компетенции, зачастую не получал необходимых сведений. В министерстве иностранных дел на страже интересов вражеской разведки стоял легацьонсрат фон Шелига. Он подвизался на поприще светского шпионажа, о котором я уже говорил. Фон Шелига передавал Советам не только информацию о планах министерства иностранных дел, но и скрупулезно собирал самые разнообразные сведения, поскольку его квартира была излюбленным местом вечеринок всего дипломатического корпуса, чтобы, сгруппировав их, сообщать в Москву.

Разумеется, нас интересовали побуждения, двигавшие этими интеллигентами. Деньги не играли для них важной роли. Как явствует из протоколов следствия, они боролись не только против национал-социализма, в своем мировоззрении они настолько отошли от идеологии Запада, который они считали безнадежно больным, что видели спасение человечества только на Востоке.

Тем временем гестапо все шире забрасывало свой невод. Число арестованных настолько возросло, что мы были вынуждены организовать собственный разведывательный отдел «Красная капелла». Ни в одной из областей разведывательной деятельности не шла такая ожесточенная борьба, как эта, которую мы вели с Советами на всей территории Европы. Постоянно обнаруживались все новые радиопередатчики, устанавливались все новые слежки — в Париже, Брюсселе, Копенгагене, Стокгольме, Будапеште, Вене, Белграде, Афинах, Стамбуле, Риме и Барселоне. Конструкции передатчиков и методы их маскировки постоянно совершенствовались. Нам было крайне трудно, особенно в нейтральных странах, расширять контингент своих агентов, пополняя его опытными радиотехниками и специалистами по радиоперехвату, а также доставлять туда замаскированную радиоаппаратуру и использовать ее в разведывательных целях.

Когда однажды в Марселе был обнаружен новый передатчик, радиоразведка сообщила, что новая станция заменила брюссельскую, ликвидированную нами. Одновременно разведка, проводя крупную розыскную операцию в Париже, натолкнулась на круг лиц, сообщивших нам некоторые сведения о «Кенте», благодаря чему мы смогли опознать этого агента. Он разъезжал под различными псевдонимами, имея при себе южноамериканский паспорт. Смогли мы разузнать и настоящее имя Гильберта — это был немецкий коммунист, долгое время учившийся в Москве. Раздобыв эти исходные данные, мы начали по всей Европе розыск этих агентов. Охота длилась четыре месяца, наконец нам удалось напасть на след Кента в Марселе. Роковой для него оказалась связь с одной венгеркой. У них была маленькая дочь, и Кент всем своим существом был привязан к этой женщине и ребенку. Установив местонахождение квартиры женщины, мы могли с уверенностью рассчитывать на то, что он появится там. Нам не пришлось долго ждать — Кент вскоре появился и был арестован. Так как он готов был пожертвовать всем ради женщины и ребенка, он предоставил себя в наше распоряжение. Теперь мы могли перевербовать главного радиста «Красной капеллы» и впервые выйти на связь с центром в Москве. Несколько месяцев подряд нам удавалось таким образом сообщать русской разведке важную дезинформацию, в результате чего противник был введен в заблуждение. Над составлением дезинформирующих сведений работала созданная и руководимая Мюллером специальная группа, с которой мне, однако, с конца 1943 года пришлось бороться всеми средствами. О роли Мюллера в дальнейшем ходе войны я еще расскажу подробнее позже.

Все больше и больше красных «музыкантов» в других важных точках Европы попадалось в наши сети. Наконец под нашим контролем находилось более шестидесяти радиостанций, поддерживающих связь с Москвой и работавших на нас. Разумеется, Советы со временем разгадали нашу игру и попытались противодействовать ей всеми способами. При этом они создали настолько тонко продуманную систему, что мы позднее, после занятия Италии союзными войсками, сами пользовались ею, ведя передачи из Рима.

Тем временем охота за Гильбертом давала очень скудные результаты. Только нашим группам пеленга удавалось с большими трудами запеленговать его радиопередатчики, как он прекращал передачу и продолжал «музицировать» на новом месте, рядом с прежним, как будто считал нас за дураков. Тем самым он пытался распылить силы нашей радиоразведки. Но в конце концов Гильберт потерпел поражение, столкнувшись с настойчивостью наших сотрудников радиоперехвата. Ведя борьбу с коммунистическими группами Сопротивления в Бельгии, мы в ходе допросов арестованных обнаружили человека, который раньше работал в качестве помощника Гильберта и был его правой рукой. Этот агент был специальным агентом-связником, обучавшимся в Москве, который уже долгое время жил в Бельгии. В то время он руководил радиостанцией, которая поддерживала связь между «красными маки» и бельгийским движением Сопротивления. Передатчик этого агента не был связан с работой бельгийской станции, и так как он занимал важную должность в одном немецком учреждении, он получил разрешение из центра непосредственно выходить на связь с Москвой. После своего ареста он был перевербован нами. Чтобы не вызвать у русских подозрений, мы снабжали его точными сведениями. Тем самым мы намеревались вновь вывести его на связь с главной радиостанцией Гильберта. Подлинные материалы вызвали интерес у Гильберта, но он по-прежнему проявлял крайнюю осторожность. В тот момент он обосновал свою штаб-квартиру в Париже.