VII.

   На озере Окоемовы прожили дня три. Старик-рыбак указал место, где ловятся харюзы, и наловить их было делом нескольких часов, но затруднение замечалось в приготовлении соусов. Их нужно было приготовить раньше, но это, конечно, позабылось, и пришлось потратить на их приготовление дня два. Нужно было видеть терпение, с каким Окоемов выполнил эту скучную и хлопотливую операцию. Любая кухарка позавидовала бы ему. Настасья Яковлевна по пути училась у него и высказала несколько случаев такой милой, чисто-женской находчивости, устранявшей, казалось, непреодолимыя препятствия. Дело в том, что одна и та же операция на кухонной плите шла иначе, чем на открытом воздухе. Наконец соусы были готовы, и по озеру отправилась в горы настоящая экспедиция, состоявшая из Окоемовых и стараго рыбака. Лодка причалила к устью безыменной горной речки, и дальше экспедиция отправилась уже пешком, нагруженная всеми приспособлениями для перваго опыта. Впрочем, итти пришлось не больше версты, пока старик не остановился у одного омута, в котором бродило целое руно харюзов. Прежде чем приступить к ловле, разведен был костер и все приготовлено. Ловили небольшим бреднем, причем шли не вверх по реке, как это делается обыкновенно, а вниз. "В заброд" пошли старик и Окоемов, и первый же выход дал штук двадцать великолепных харюзов, весивших чуть не полпуда. Этого было слишком достаточно. Пойманную рыбу сейчас же очистили, сварили, уложили в коробки, залили разными соусами, прованским маслом, а потом Окоемов запаял жестянки с искусством настоящаго мастера.   -- Для чего это вам, барин?-- удивлялся старик, наблюдая всю операцию в качестве благосклонной публики.   -- А вот для чего: рыба не испортится целый год, и вези ее, куда хочешь.   -- Но-о? Вот так штука... Ловким ты барином себя оказываешь.   В заключение была сварена отличная уха, какой Окоемов еще никогда не едал. Настасья Яковлевна была в восторге и начинала верить в затеи увлекавшагося мужа.   -- Ты только представь себе, что в разных частях Урала можно добыть этой рыбы до пятисот пудов в одно лето совершенно свободно,-- обяснял он, довольный первым успехом.-- А консервированную ее можно продать minimum по десяти рублей пуд, считая по двадцати пяти копеек за фунт -- дешевизна невероятная. В общем составится валовой доход в пять тысяч рублей. Накладные расходы и отправка в столицу отнимут половину, останется чистаго дохода еще около двух с половиной тысяч. Право, стоит похлопотать, тем более, что здесь больше чем на половину войдет дешевый женский труд. К этому прибавь еще то, что можно арендовать сотни вот таких горных речонок и увеличить их производительность в десять раз. Тебе скучно слушать мои расчеты, но ведь из них получится хлеб для сотен людей, если дело обставить как следует. Я часто жалею, что у меня только две руки, а на сто, именно, чтобы показать своим примером, как нужно работать. У нас все боятся маленькаго дела и предпочитают умирать с голода в ожидании какого-то мифическаго большого дела, а оно само собой не приходит, как и все большое.   Производя свой опыт, Окоемов все время обдумывал план своих действий по отношению к Утлых. Своих опасений он не выдал ни старому рыбаку ни жене, но про себя не сомневался, что придется серьезно считаться с этим сибирским кляузником. Его страшила главным образом разная судебная волокита, которая отнимет массу времени и средств. Выгоднее, пожалуй, было бы совсем попуститься этим озером и арендовать другое, но он этого не мог сделать, чтобы не потерять известнаго престижа в глазах местных людей. Его злило то, что придется на время отложить опыты писцикультуры, которая его занимала в данное время больше всего.   С этой неприятной заботой Окоемов уехал прямо в Екатеринбург, чтобы там на месте окончательно разузнать настоящее положение дела. Там он нанял маленькую квартирку в три комнаты для Настасьи Яковлевны и обставил ее со всеми удобствами, а сам попрежнему оставался в "Американской гостинице". Настасья Яковлевна очень обрадовалась своему углу и ничего лучшаго не желала. Здесь не нужно было скрываться ни вред кем, не нужно было носить маску и вообще не быть самой собой.   Дело с озером выяснилось само собой, потому что в Екатеринбурге башкиры уже ждали Окоемова. Оказалось, что условие было сделано с одной только волостью, а озеро было спорное -- на владение им претендовали еще две соседних волости. В первую минуту Окоемов готов был обвинить о. Аркадия в неосмотрительности, но, вникнув в дело подробнее, убедился только в том, что вообще башкирское владение с юридической точки зрения вещь довольно сомнительная и в будущем будет служить неизсякаемым источником для всяких недоразумений. Последнее выходило уже совсем скверно, так как не могло быть уверенности в завтрашнем дне, если не подкупать башкир подачками и не "озадачивать" их задатками, как это делали другие крупные рыбопромышленники.   Сами по себе башкиры представляли жалкий сброд, желавший сорвать с него отступного. Это была целая система: только поддайся один раз, а за ним последует целый ряд других. Приходилось поневоле выдерживать характер.   -- Мы суд тащим...-- повторяли башкиры с наивной хитростью.-- Ты нас обманул, мы тебя острог тащим.   Из этих переговоров ясно было одно, именно, что за башкирами стоял такой опытный человек, как Утлых. А он, в свою очередь, являлся представителем кучки рыбопромышленников, видевших в Окоемове опаснаго конкурента, чего в действительности не могло быть ни в каком случае ни по целям ни по средствам.   Случайно или намеренно, но Утлых встретился с Окоемовым в общей зале гостиницы и первый подошел к нему.   -- Здравствуйте, Василий Тимофеич...   -- Здравствуйте.   -- А вы напрасно думаете про меня, Василий Тимофеич, что будто я получаю против вас башкир. Даже совершенно напрасно... Известно, какой народ: не любит, где плохо лежит.   -- Послушайте, нам лучше не говорить об этом.   -- Как вам угодно-с... Я только так, к слову. Погода стоит отличная, Василий Тимофеич...   -- Да, прекрасная.   Так они и разстались. На другой день башкиры подали прошение в суд,-- писал его Утлых.   Одна неприятность не приходит. Потемкин прислал подробный счет новых расходов на его насосы. Окоемов просмотрел этот счет с особенным вниманием и пришел к печальному заключению, что за этим "последним" счетом последует целый ряд дополнительных, и все-таки ничего из этого не выйдет. Насколько раньше Окоемов верил в своего изобретателя, настолько сейчас не доверял ему, т.-е. не верил в осуществимость его теории при настоящих средствах. В общей сложности насосы уже стоили около трех тысяч рублей, да по новой смете приходилось уплатить около полуторых. Это было "немножко много" для опыта, хотя Окоемов и тратил на это дело свои личныя средства. Приходилось на время отложить дорогую игрушку и утилизировать способности Потемкина в другом направлении, хотя и трудно было пристроить его к какому-нибудь практическому и производительному делу.   Отдыхал Окоемов только в уютной квартире Настасьи Яковлевны, где проводил все свое свободное время. Но и здесь было не без недоразумений. Настасья Яковлевна непременно хотела знать все дела мужа и обижалась, когда он что-нибудь скрывал от нея.   -- Я не понимаю вашего недоверия,-- говорила она.-- Вы все еще считаете меня чужой...   -- Ах, совсем не то, милая... Я слишком привык к самостоятельности, а главное -- не люблю поверять другим свои неудачи. Ведь это просто скучно, как безконечные разсказы о своих болезнях, которыя интересны только для одного разсказчика. Затем, вы так мало понимаете в этих прозаических делах, да и понимать их скучно...   Эти обяснения нисколько не убеждали Настасью Яковлевну, и она оставалась при своем.   -- Я не отделяю себя от вас,-- повторяла она с непонятным для него упрямством.-- А вы отделяете...   -- Просто дурная привычка, Настасья Яковлевна... Ведь я жил так долго один и так привык поступать по личному своему усмотрению, ни с кем не советуясь. У меня свой мирок, и, право, нет ничего обиднаго, если мне хочется время от времени остаться одному. Ведь у каждаго есть такой мирок...   Как и что ни говорил Окоемов, но его мирок был разрушен. Одиночество было невозможно. Раньше, задумывая жениться, он как-то не подумал об этом. Впрочем, эти маленькия недоразумения выкупались целой полосой счастья. Они вдвоем читали, вдвоем мечтали о будущем и жили какой-то удвоенной жизнью. Настасья Яковлевна, требуя полной откровенности от мужа, сама скрывала одно опасение, которое ее преследовало все больше и больше. А что, если будущий ребенок унаследует отцовский порок сердца? А если родится уродец?.. Она даже закрывала глаза от страха и употребляла все силы, чтобы отогнать мрачпыя мысли. Раз Окоемов поймал ея озабоченный взгляд и заметил:   -- Вы делаете то же самое, в чем упрекаете меня. Не следует, милая, вперед себя запугивать. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, и советовался еще в Москве с одним специалистом-доктором. Он нашел, что мои физические недостатки умрут вместе со мной... Иначе я не решился бы жениться. Могу дать честное слово, что это так...   Другое обстоятельство тоже безпокоило Настасью Яковлевну, именно -- ей казалось, что муж живет сейчас в Екатеринбурге только из-за нея, хотя он и ссылался на какия-то неотложныя дела, которыя удерживали его именно здесь. Эти сомнения разрешились с приездом Сережи, который привез сдавать первое золото. Он успокоил, что в Красном-Кусту и на Салге все обстоит благополучно. У Сережи был такой озабоченно-деловой вид. Он окончательно вошел в свою роль главнаго управляющаго и даже надоедал разными деловыми разговорами. По своей мужской ненаблюдательности он не заметил особеннаго положения Настасьи Яковлевны и был очень удивлен, когда Окоемов пригласил его в крестные отцы.   -- Что это значит?-- спрашивал Сережа, делая большие глаза.   -- Очень просто: мы ожидаем потомства...   -- А...   Сережа отнесся к этой новости настолько безучастно, что Настасья Яковлевна даже обиделась. Главный управляющий был занят больше какими-то двадцатью фунтами золотого песку, курсом на золото, ассигновками на него в банке, а будущий человек его интересовал столько же, как прошлогодний снег. Точно так же равнодушно отнесся он и к тайной женитьбе Окоемова. Настасья Яковлевна не понимала, что в последнем случае в Сереже сказывалось не равнодушие, а особенный вид ревности -- ревность холостого товарища. Ему даже казалось, что Настасья Яковлевна сейчас недостаточно интересна, и что Окоемов мог бы сделать более удачную партию. Ну, женился бы на американке, что ли. Окоемов понимал его настроение и не придавал ему серьезнаго значения.   Сдача перваго золота составляла торжество всей компании, и Сережа волновался все время. Только когда оно было превращено в лаборатории в слитки, он успокоился, точно свалил с себя какую-то тяжесть, а затем пропал на целых два дня. Вернулся он измятый, сонный, мрачный.   -- Ах, Сережа, Сережа...-- упрекнул его Окоемов.   -- Пожалуйста, ничего не говори мне. Презираю себя... Попал в клуб, встретил знакомых, ну и того... Моя беда, что я везде встречаю отличных людей.   -- Не забудь одно, что скоро наступит срок взноса твоего сторублеваго пая. Ты знаешь, что я прямолинеен в таких делах до идиотства... да. Ведь эти сто рублей должны быть заработаны. Понимаешь? Ты можешь где-нибудь занять, но я такого пая не приму.   -- Пожалуйста, нельзя ли без правоучений?   -- Я только предупреждаю вперед.