— Платонов, ты опять сделал 2,7 миллиарда всего одним движением?

— Премьер-министр в таком возрасте? Не прошло и двух лет!

— Говорят, твои активы теперь на три триллиона рублей….

На самом деле суммы в долларах, просто так тихо проявлял свой национализм.

Мой портфель действительно подбирался примерно к двумстам тридцати миллиардов рублей. А поскольку забирал себе двадцать процентов прибыли, то каждая удачная ставка приносила мне десятки, а иногда и сотни миллионов.

Разумеется, это вызывало зависть. Появились и "доброжелатели":

— Мы из ФБР, получили сигнал, что вы, господин Платонов, торгуете с инсайдом….

— А как вы думаете, реально ли зарабатывать столько каждый раз?

Пришлось иногда делать вид, что ошибаюсь, — ставить на "проигрышных лошадей", чтобы мой процент побед выглядел правдоподобнее. На доходах это почти не сказывалось — те самые лучшие двадцать процентов всегда попадали точно в цель.

Главное было вот что: не собирался рисковать. А если вдруг ошибусь? Ну и что? Это не мои деньги — это капитал инвесторов. Если проигрываю — убытки их. А вот когда выигрываю — прибыль моя. Ну, и они в шоколаде тогда тоже.

Разве это не та самая спокойная жизнь, о которой так мечтал?

Но именно тогда началось странное. Стал регулярно ходить к психиатрам.

— Каждый раз, когда снимаю деньги, сердце колотится, как бешеное. Вчера купил машину, а внутри будто кусок меня вырезали.

Реально, физически не мог тратить деньги. Каждый раз, когда это делал, накатывало жгучее беспокойство. Стоило графику активов чуть просесть — температура тела падала. Передавал наличные — руки и ноги холодели, как у покойника.

Почему? У меня уже десятки миллиардов рублей. Хватит жить на широкую ногу до конца дней. Но каждое расходование вызывало тревогу, почти физическую.

— Найдите то, чего вы по-настоящему хотите, — говорил психиатр. — Прислушайтесь к внутреннему голосу.

Ерунда. Это не какая-то там "пустота", про которую любят рассуждать успешные люди. Думаете, мне будет скучно, если буду выигрывать каждый день? Это жалкие отговорки неудачников. Скучать некогда, когда в кровь постоянно вливается свежий дофамин.

Что ни говори, был по-настоящему счастлив. Каждый день на Уолл-стрит был моим праздником. Даже если бы мне дали шанс прожить всё заново, то ничего не изменил.

Когда сказал это специалисту, он лишь натянуто улыбнулся:

— Как я уже говорил, ответ придётся искать самому.

Я порвал с ним и пошёл к другому врачу. Но все они повторяли одно и то же. Видать одни и те же книжки читали, никакого творческого начала….

Ни один из них не дал мне внятного ответа. Все, как сговорились, повторяли одно и то же:

— Никто не подскажет вам, в чём дело. Разберитесь сами.

Но деньги брать не забывали, а лечиться должен был сам. Обошёл, кажется, всех сколько-нибудь известных психиатров Нью-Йорка. От модных специалистов в стеклянных кабинетах на Пятой авеню до старых, седых докторов в прокуренных кабинетах на окраинах. Но причину этой странной, липкой тревожности так и не нашли.

И вот однажды….

— Что за чёрт?.. — пробормотал, рассматривая своё отражение в зеркале.

На шее, чуть сбоку, будто из-под кожи вылез чужак, появилась маленькая плотная шишка.

Опухоль была плотная, выступающая, располагалась чуть ниже линии подбородка, почти под самым ухом. Казалось, будто кто-то спрятал под кожей мелкий камешек.

Нащупал её пальцами — болезненно. Лимфатические узлы распухли.

— Неужели иммунитет сдал позиции?.. — пробормотал немного растерянно.

При ослаблении защиты организма любой пустяк может вызвать воспаление, а там и до увеличения лимфоузлов недалеко. Эти крошечные сторожевые посты — места, где толпятся иммунные клетки, готовые отбивать чужаков.

Если вспомнить, в последнее время и правда чувствовал себя каким-то выжатым. Днём клевал носом прямо на работе, а порой руки и ноги будто наливались свинцом — не держали.

— Ладно, сегодня хоть посплю по-человечески, — решил про себя, словно заключив с собой договор.

Помыл ноги в горячей воде, залез под одеяло, но едва успел провалиться в сон, как среди ночи внезапно распахнул глаза.

— Господи!..

В животе словно разорвалась граната — боль такая, что казалось, внутренности скручивают и рвут на куски. На руках проступили крошечные красные пятна, будто кто-то брызнул краской из пульверизатора. Лоб покрылся холодным потом, который ручьями стекал по спине.

Пальцы дрожали, но я всё же набрал 911. Дело было ещё в США. Сирена. Холод каталок. Я — под белыми лампами приёмного отделения.

— УЗИ в норме…, — услышал я, но голос врача дрогнул. — А вот анализ крови…

Пауза. Листок с цифрами.

— Что за… CRP 300? Это вообще возможно? Повторите немедленно!

КТ. Серые снимки. Шёпот в углу:

— Лимфоузлы по всему телу… Может, это лейкемия? Жидкость в перикарде и плевре…

Даже сквозь туман сознания понимал — дело плохо. Врачи метались, цепляясь за любую гипотезу: рак, инфекция, вирус. Но тело не ждало. С каждой минутой оно падало в пропасть. Боль била в кости, как молот, заставляя искры плясать перед глазами. Казалось, кто-то распиливает меня изнутри.

— Множественная системная органная недостаточность…, — сказал кто-то.

Печень, почки, сердце — всё одновременно объявило забастовку.

— Биопсия готова! — выкрикнула медсестра.

— Чёрт возьми…. Срочно VDT-ACER!

Даже в моём затуманенном мозгу всплыло: это ударный режим химиотерапии. Семь самых сильных препаратов в одном смертоносном коктейле, который впрыскивают в вены, чтобы уничтожить всё — до последней клетки — и попытаться запустить систему заново.

Отменить это уже было невозможно. Монитор рядом со мной отбивал мерный «бип-бип-бип» — и, как ни странно, это значило, что всё ещё здесь. На этом свете.

Через несколько дней я открыл глаза.

— У вас идиопатическая мультицентрическая болезнь Каслмена, — сказал врач.

Порадовал, так сказать. Хоть от чего помираю узнал.

— Подождите… что?

Если разобраться, закончил медицинский университет, работал в биоинвестициях — и всё равно впервые слышал это название. Это означало только одно: болезнь была настолько редкой, что даже не все врачи её встречали.

— Это рак? — спросил, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

— Нет, — покачал головой врач. — Но у него много общего с лимфомой.

— Значит, это болезнь иммунной системы?

— Симптомы похожи, да. Но этиологическую классификацию мы пока не провели, поэтому…

Оказалось, что стал невольным обладателем одной из тех редких болезней, про которые пишут в сносках медицинских учебников. В США ею заболевают около пяти тысяч человек в год. Моим же подтипом — и вовсе две тысячи с небольшим.

— "Идиопатический" значит… идиопатический, да? — переспросил его.

— Именно, — вздохнул он.

На языке медиков это означает: "Мы не знаем".

Вытянул к нему руку:

— Дайте телефон на минутку.

Ведь выпускник медвуза. Делать что-то активное сил не было — оставалось лишь двигать пальцами. Так что я забил в поисковик название диагноза.

— Проклятие…, — вырвалось у меня.

Наверное, лучше бы я этого не делал. Перед глазами открывался не медицинский отчёт — кошмар. Без просвета, без надежды.

Если совсем просто: лимфатические узлы — это фабрики, где штампуются клетки иммунитета. Но моя "фабрика" сошла с ума. В ней есть какой-то злобный, безумный переключатель. Стоит ему щёлкнуть — и весь завод приходит в ярость, начиная штамповать бракованную продукцию. Эти клетки не знают ни цели, ни меры — они кидаются на всё, что попадётся. На сердце. На печень. На лёгкие.

Органы, не выдержав этой атаки, словно уходят в забастовку. И всё в этом кошмаре упирается в тот самый "сумасшедший" переключатель. Нужно понять, что его включает, и как его выключить. Только тогда появится шанс. Но мы этого не знаем.