– Я-а-а?! – в пронзительном птичьем вскрике было переплетено немало эмоций: изумление, ужас, непонимание и одновременно что-то слегка безумное и радостное. – Я?! Я не говорил! Не говорил! Клянусь! Не говорил такого!

– Как «не говорил»? – удивился я. – Сам же орал – тебе свободу, а мне винтовку. Лодку продадим, бабло пополам…

– Я не говорил! Я честный эсклаво! Сеньор! Не верьте ему! Я честно отрабатываю! Честно сру так часто, как могу! Ягоды уже прожгли мне желудок и кишки, но я продолжаю! Я продолжаю!

Рыбак вяло отмахнулся, открыл рот и хрипло велел:

– Уймись, бобоччи. Чужак шутит. И он не собирается никого убивать.

– С чего ты так решил? – мирно поинтересовался я, продолжая держать его на прицеле.

– Хотел бы убить – уже убил бы, – резонно заметил Рыбак и, опустив в воду блеснувшее светлым металлом короткое весло, направил лодку ко мне. – Ты пришел с миром. Но ты убийца.

– А ты не слишком умный для простого рыбака и рабовладельца?

– Я уже давно на воде, – ответил Мумнба, и его лодка с шелестом встала рядом с моим косовато запаркованным плотом. – Навидался всяких. Я стрелял. В меня стреляли. И я не рабовладелец, амиго. Не называй меня так.

– А он тогда кто? Не раб? – я ткнул стволом в замолчавшего Имбо, и тот снова заплясал на склизком каменном шаре, но заплясал без слов, хотя и с кривой улыбкой на потном лице.

– Он? – глянув наверх, Рыбак с трудом поднялся, буквально выдернув свою тушу из лодки, как пробку из бутылки, издав при этом чавкающий звук, а следом пернув так громко и протяжно, что по воде рябь пошла. – Он раб. Верно. Но не мой. Он гнил в позорной яме, где гадил под себя и жрал тараканов со стен, а ночью тараканы жрали его и таких, как он. Я вытащил его оттуда по старой памяти, дал работу, и он продолжает срать под себя, но уже за деньги. Выплатит долг – отпущу.

Выговаривая свой одышливый спич, Мумнба успел рухнуть на возвышение рядом с очагом, снять и приставить к стене винтовку, с силой ударить несколько раз по отзывающемуся на каждый удар чавкающим хрустом правому колену, после чего, дотянувшись до ближайшей бутылки, зубами выдернул пробку и протянул булькающую емкость мне. Принюхавшись, я поморщился от запаха сивухи, глянул коротко на Рыбака – не редки случаи, когда держишь отравленную бутылку для нежеланного или богатого гостя, – и сделал большой глоток. Пойло обожгло глотку и разом открыло вообще все поры на коже, вызвав обильную испарину.

– Хороший, – оценил я, возвращая бутылку.

С шара гимнастки сверху донеслось горестное чмоканье, но танцор не проронил ни слова, как-то растеряв свою недавнюю болтливость и вообще утратив обреченную бодрость духа.

– Горлодер отменный, – согласно кивнул Рыбак, в свою очередь прикладывая бутылку к губам.

Забулькало, самогона убавилось на четверть, при этом на горле пьющего не дернулось вообще ничего – он даже не глотал, а просто вливал сразу в желудок. Утерев губы, он поставил бутылку между нами, положил там же покрытый пятнами тряпичный сверток, вытащенный откуда-то из-за лиан на стене, и… в его жирных и с виду неуклюжих пальцах сверкнуло отточенное лезвие навахи. Я едва успел заметить, как он достал нож и разложил его. Через мгновение Рыбак с плохо произносимым именем уже нарезал на куски сочащуюся жиром зубастую рыбу.

Посмотрев на лежащую между нами рыбу, я оглядел чужое жилище, не слишком похожее на место постоянного обитания, оценил непроницаемое выражение лица Рыбака и… тихо рассмеялся.

– Горлодер хороший, – понимающе кивнул толстяк. – Выпей еще. И не переживай – за душой ничего не таю. Я не такой, как эта живая подкормка для рыбы, потерявшая собственную семью, предавшая друзей и проигравшая в кости все, что имела в этой жизни. А ведь раньше он был главным, а я работал на него… Наследник старого рода… просравший все, что только можно… и наконец потерявший свободу.

– Самогон реально хороший, – фыркнул я, подхватывая бутылку. – Но развеселило меня не это.

– Что же тебя так насмешило, чужак?

– Собственная тупость, – ответил я, но только после второго большого глотка, опять обжегшего горло. – Как давно ты заметил меня, Мумнба?

– Я вошел на лодке внутрь, ты наставил ствол…

– Без вранья, – усмехнулся я, намеренно медленно оглядев прикрытую листвой дыру в стене. – Давай без брехни, хомбре. Как давно ты меня засек?

– Ну… – он задумчиво пожал огромными оплывшими плечами, что больше подошли бы дэву. – Пару часов назад я проверял на мелководье донные ловушки в тени завалившейся набок высотки, где вода всегда прохладней, и увидел, как ты шел мимо на плоту.

– Два часа назад, – повторил я. – И как далеко я прошел от тебя?

– Ну… – закатив глаза, он что-то прикидывал, а в это время его пальцы, орудующие сами по себе, ловко завершали нарезание жирной рыбины. – Не так далеко. Но и не близко. Хорошим броском гарпуна дотянуться можно было бы. Но я бы не стал. К чему?

– На расстоянии хорошего броска гарпуна, – повторил я, приваливаясь плечом к стене. – Охренеть… и я тебя не засек, хомбре.

– Ты о чем-то вроде как думал, амиго, – он снова пожал плечами, и щелкнувшая наваха легла у его огромной ляжки, а в пальцах другой руки появился еще один сверток, откуда вывалилась стопка темных тонких лепешек. – Я решил тебе не мешать.

– Охренеть… – протянул я, глядя на жирную громаду, занимающуюся угощением. – Мерде… да я совсем расслабился… или слишком поторопился с выуживанием из башки лишней начинки…

– Как-как? – переспросил без особого интереса толстяк и тут же переключился, щурясь и разглядывая мутную банку с сомнительным содержимым: – Острое любишь?

– А я? – донеслось из-под потолка.

– Жри ягоды, коммемьерда! – без особой злости буркнул Рыбак, и голый раб замолчал, явно не желая испытывать судьбу.

– Острое люблю, – кивнул я. – Получается, ты пропустил меня… а потом двинулся следом?

– Будь ты ближе – окликнул бы негромко. А орать не захотел – там, у высотки, водится всякое… сам понимаешь.

– Ага. Понимаю. Но потом ты пошел следом за мной?

– Не нарочно. Просто ты шел тенистой протокой – а у меня там полно ловушек, а кое-где и сети поставлены. Тут мои угодья, амиго. Рыбачу, охочусь, собираю плоды и коренья. Плачу исправно две десятины и горя не знаю.

– Ты пошел за мной, и я тебя не заметил…

– Я умею ходить тихо. И по воде, и по руинам. Потом замешкался там с зацепившейся сетью ненадолго и потерял тебя из виду. Запустил мотор… чуть срезал противоточной боковой протокой, чтобы проверить, как там зреют мои дыни, и снова увидел тебя…

– Как я входил в этот проем, – подытожил я, глядя на вход и хватая бутылку. – Ты снова заглушил движок и… вылез из лодки, верно, Рыбак?

– Вылез, – подтвердил Мумнба. – Не люблю этого в последнее время – колено подводит все чаще. Но пришлось.

– Ты добрался до этого здания и проверил, что тут происходит внутри через одно из своих скрытых отверстий… так?

– Все так. Ты все же заметил меня, амиго?

– В этом вся жопная горечь ситуации, Рыбак, – на этот раз я сделал максимально большой глоток, внимательно рассматривая Мумнбу. – Не заметил я тебя. Вообще ни разу. Ни на большой воде, ни в боковой протоке, ни у здания. Я как конченый дебил радостно вслушивался то в тишину, то в шум твоего разлаженного движка, слушал бред танцующего на шаре голого дристуна и радовался своей проницательности. Охренеть… ты мог пристрелить меня в любой момент.

– Зачем бы мне такое делать?

– А зачем изображал панику, когда я наставил на тебя ствол? Винтовку типа нащупывал…

– Почему не порадовать хорошего человека небольшим представлением? Люди любят чувствовать себя значимыми, – он растянул жирные губы в улыбке.

– И заодно проверить, как поведет себя закованный раб?

– Сегодня он повел себя правильно и скостил себе пару недель срока, – кивнул Мумнба. – Угощайся рыбой, чужак. Вкусная. И как твое имя?

Смерив его долгим взглядом, я медленно кивнул и улыбнулся в ответ: