– Представляю полет твоих яиц – ответил я.
– Мои яйца – не птицы, амиго! Не представляй себе такое! Думай лучше о загорелых молодых сиськах! Я вот думаю! Постоянно думаю! Так в не подтертой жопе свербит меньше! И ты думай о сиськах!
– Ты мне камень на башку скинул, – напомнил я. – Хочешь мозгами пораскинуть по вон той мозаике стенной? А потом приложим к ней твои яйца…
– О сиськах, амиго! – голый парень задергался, как от удара током, когда я навел прицел ему на лоб, и принялся забавно махать башкой от плеча к плечу с такой силой, что вода с его длинных мокрых волос разлетелась во все стороны. – Думай о сиськах! И камень я скинул не на тебя!
– А на кого?
– На плот! На плот твой! Специально подгадал! Я же не убийца! Я не такой! Я простой эсклаво! Обычный эсклаво, и я хочу жить!
Выслушав его, я чуть опустил оружие, и парень, сначала улыбнувшись облегченно, опять испустил испуганный вопль:
– И жить хочу с яйцами!
– Для раба у тебя слишком много желаний, гоблин, – усмехнулся я и, отведя наконец от него оружие, одним шагом оказался на плоту, подхватил шест и толкнул его в глубь каменного колодца, образованного стенами древнего здания со сложившимися межэтажными переборками.
– Кто? «Гоблин»? Кто такой гоблин? – вывернувшись следом за мой так, что массивный ржавый ошейник на его шее едва не сломал ему позвоночник, парень поспешно вцепился мокрыми пальцами в веревочную сеть, зашлепал ступнями по склизкой поверхности своего насеста и все же сумел повернуться и не оказаться повешенным. – Что за гоблин? Я не гоблин. Я Имбо! Имбо Сесил!
– Имбецил, – кивнул я. – Ясно. Какого хрена с тобой происходит, Имбецил?
Снаружи чихнул, подавился, опять чихнул и простуженно взревел движок, пустив эхо в затопленных руинах.
– Я не Имбецил, я…
Хватило одного моего взгляда, чтобы парень подавился продолжением и просто часто закивал, медленно поворачиваясь, пока я вел плот к замеченной у дальней стены колодца чуть наклоненной каменной плите – уцелевшим остаткам этажа. Плита была расчищена от растительности, часть ее прикрыта навесом из палок и куска мутного от старости пластика, еще там имелись выложенный камнями очаг и запас хвороста.
– Это вещи Мумнбы Рыбака! – предупредил меня Имбецил. – Он сказал, любому сердце через жопу выжрет, если тронут!
– Любит вкус говна, – кивнул я. – Ясно.
– И это звук мотора его лодки, амиго! Послушай… не надо злить Мумнбу! Он… он так-то человек хороший… но убил многих. У него наваха!
– У него наваха, – я повторил свой понимающий кивок и шагнул с плота на плиту. – А у меня вот нету навахи…
– И винтовка у него тоже есть! Не надо злить Мумнбу, амиго! Просто делай, как он скажет, – и вы договоритесь.
– Делать, как он скажет – это не договор, а выполнение приказов, – возразил я, усаживаясь у заросшей листвой дыры в стене, предварительно убедившись, что недавно ее кто-то хорошенько очистил от стволов и лиан, а затем склонил сюда тонкие побеги и замаскировал листвой, тем самым обеспечив себе еще один выход из каменного мешка.
Кем бы ни был этот Рыбак Мумнба с навахой – он гоблин осторожный. И с рабами своими обращается тоже осторожно, не давая им шанса проломить себе голову – это я понял, наблюдая за мучениями Имбецила, явно поставленного сюда ради какого-то важного дела, но я пока не мог понять, какого именно. Но вообще зрелище впечатляло…
Когда этажи здания обрушились и схлопнулись, превращая все в многослойный сэндвич, сюда прилетело все то, что было под самой крышей. И среди упавшего оказалась и примерно пятиметровая статуя – если судить по видимой части и прикинуть пропорции – юной гимнастки с высоко поднятым над головой гимнастическим мячом. Гимнастка утонула по пояс, прекрасно сохранившееся красивое лицо направлено к мячу, а на шаре, что не столь уж большой, переминается голый тощий коротышка лет так двадцати. Роста в нем чуть больше полутора метров, отчего он кажется пигмеем на фоне пятиметровой гимнастки. «Пигмей» частично сидит на узкой дощечке вроде качелей, чьи веревки уходят в переплетение стволов вверху, туда же тянется цепь от железного ошейника. На лодыжке парня защелкнут еще один железный браслет, обрывком цепи и скобой приделанный ко лбу явно охреневшей от такого поворота событий статуи гимнастки. Вокруг всего этого коконом висят веревки и старая рыбацкая сеть, на которой закреплено до хрена всякой всячины: мешки и мешочки, пластиковые и стеклянные бутылки, невероятно старый фонарь с раскладной панелью солнечной подзарядки – и сверху как раз падает достаточно широкий вертикальный солнечный луч. В общем, все неплохо так придумано и организовано. Одного не пойму – для чего все это?
Словно в ответ на мои мысли коротышка вдруг вздрогнул всем телом, натужно всхлипнул и… изверг из задницы бодрый фырк жидкого дерьма, оросившего его ноги и плюхнувшегося на каменный шар под ногами, откуда все начало капать на по-прежнему максимально одухотворенный и одновременно охеревший лик гимнастки.
– Как же, сука, интересно, – изрек я, глядя на стекающие потеки бурого дерьма. – Раньше на памятники голуби срали… а ты на голубя не очень похож, Имбел…
– Я не голубь, амиго! Ох-х-х… Но я птица в неволе! Хотя я сам виноват… О-х-х… Я сам влип в это дерьмо, – произнося это, он продолжал тужиться и выплескивать из себя жидкие экскременты. – Если выдержу еще пару лун и не высру все кишки, то верну себе свободу – Рыбак Мумнба мужик справедливый!
– Нахрена ты срешь на гимнастку, Имбо? – спросил я.
– Да это вынужденно! Я каждый день перед ней извиняюсь! Сам подумай, амиго – она жила раньше, тренировалась, рекорды ставила… а теперь на нее срет неудачник Имбо Сесил… тут есть над чем задуматься! Вот ты задумался? О чем думаешь, амиго?
– О полете твоих обосранных яиц…
– О сиськах! Думай о загорелых сиськах, амиго!
– Чем ты занят, Имбо?
– Отрабатываю долги. Сейчас вот работаю прикормкой на Мумнбу.
– И кого ты кормишь дерьмом?
– Не дерьмом, амиго! Ампленто! Что ты! Я кормлю живущую там, внизу, рыбу семенами ягод красной хмагги.
– И причем тут твоя жопа?
– Так семена проходят через нее! Я жру ягоды, жру горстями, меня проносит до кровавого говна… и обработанные моими кишками семена падают в воду… стекая по щечкам гимнастки… а ведь у нее красивая фигурка была, да? А как тебя зовут, амиго? Я Имбо! Имбо Сесил! Верный срущий раб Рыбака Мумнбы, и вроде как его лодка уже входит в дом…
Об этом живая рыбная подкормка могла и не предупреждать: звук лодочного мотора оборвался у самого проема, и из светлого размытого пятна показался округлый нос достаточно широкой лодки. За секунду до этого послышался хриплый властный окрик:
– Я это! Смотри не урони, бобоччи! А то башку раскрою!
– Бьенвенидо, сеньор Мумнба! – воскликнул Сесил, шлепая ногами по заляпанному дерьмом шару гимнастки. – У нас гости! Один человек! Вооруженный! Там, сзади у навеса, сидит!
Сдавший меня хитрожопый ушлепок еще и улыбнуться мне умудрился при этом, словно давая понять, что ничего личного, мол, усердно выполняю работу.
Лодка дернула носом вправо, с треском ударила просмоленным бортом о стену, заскребла, пока сидящий в центре широкоплечий пузатый мужик шарил у себя между ног, испуская яростные проклятья на испанском. Когда он уже в третий раз помянул всех распутных шлюх мира и собственную тупость, я дождался крохотной паузы, с характерным щелчком взвел курок и в повисшей мертвой тишине успокоил сеньора Мумнбу:
– Да не потерял ты винтовку. Она у тебя за спиной.
Тот с размаху хлопнул себя по плечу, нащупал старый брезентовый ремень и… замер, осознав, что я целюсь ему точно промеж черных обвислых сисек, лежащих на обширном лоснящемся пузе. Дождавшись, когда тишина станет настолько звонкой, что капающий с гимнастки понос Сесила начнет звучать об успокоившуюся воду как удары литавр, я спросил у прикованного там, наверху, раба:
– Так это его ты предложил мне убить, да, Имбо? Как ты там говорил? Давай убьем жирного урода, скормим тушу рыбам и заберем его лодку?
