– Ты так кричишь, что народ сбегается в Буа, – сказал он отцу.

Старик отнюдь не обнаружил неудовольствия:

– Я вас обеспокоил? – спросил он.

– Люди спрашивают, не значит ли это, что ты хочешь в богадельню.

Лицо Пера из Буа быстро передернулось, точно его свела судорога. Да, но от удовольствия, прямо от веселья. От внимания Теодора не ускользнуло, что рот отца покривился молниеносной улыбкой, и он понял, что его намек на богадельню попал впустую.

Отец без дальних околичностей приступил к делу:

– Купишь ты спичек лукавому?

Ага – может быть, от него отделаешься этим! Операция была устарелая и дурацкая, но Теодору приходилось играть так на так. Он ответил:

– Что ж, мы можем выписать спички, рад ты думаешь, что это такая хорошая сделка.

– И соль?

– Да, – сказал Теодор.

Да, соль теперь, на зиму глядя, совсем не так глупо, и потому в этом пункте Теодор сразу проявил уступчивость. Он мог послать соль на Лофоленские рыбные промыслы, а то сохранить ее до весны и послать на промыслы в Финмаркен.

Но если он думал добиться чего-нибудь от отца своей уступчивостью, то очень ошибался.

– Пошли за поверенным! – сказал старик.

О, Пер из Буа был очень зол и совершенно спокоен, он торожествующе смотрел на сына: в его распоряжении был рев. Верное средство найдено, в его груди всегда будет наготове изумительнейший рев, мать и сын пусть себе ходят и ждут его, пусть постоянно прислушиваются, постоянно боятся.

– Гм! – сказал Теодор, чтоб выиграть время.– Я буду недели через две отправлять рыбу, так на обратном пути мы захватим соль. Если погода будет хорошая, спички можно будет погрузить на палубу под брезентом.

– Я не хочу этой музыки в доме, – сказал отец.

– Хорошо, хорошо, – ответил Теодор.

– А поверенный пусть придет завтра.

Последнее решение. Нет, примириться с таким упрямством невозможно! Пока старик Пер из Буа лежал в постели и ухмылялся, сын спускался в лавку, угнетенный многими мрачными мыслями. Но спички и соль во всяком случае не будут куплены. Черта с два, так он их и купил!

Его дожидалась телеграмма – от Дидрексона? Ага, ну, конечно, от коммивояжера Дидрексона, поверенного фирмы Дидрексон и Гюбрехт, того, что плавал на собственном пароходе. Он попал в неприятную историю: повреждение машины во время перехода; задержался в дальних шхерах на несколько суток, ему необходимо немедленно переговорить с Теодором, если возможно, сегодня же ночью.

Вот как! Но Теодор был не в духе, а дорога длинная, сначала на велосипеде, потом в лодке. Однако он как бы оживился от этой телеграммы, как будто из поездки могло выйти что-то хорошее. Что же это может быть? Ни малейшего представления! Но во всяком случае, насчет адвоката получится оттяжка дня на два, без него за адвокатом некому послать. Он отправил приказчика Корнелиуса к отцу с телеграммой и велел объяснить, что она очень важная.

Проехав с час на велосипеде, он встретил Флорину, горничную адвоката. Она остановилась посреди дороги, как будто для того, чтоб задержать его. Когда он сошел с велосипеда, она спросила:

– Вам что-нибудь от меня нужно?

– Нет, – ответил он с удивлением.

Девица Флорина выросла вместе с Сегельфоссом и была особа очень продувная. Но она была клиенткой Теодора и покупала много нарядов.

– Нет, – повторил он, – мне от тебя ничего не нужно. Где ты была?

– Была в гостях в дальних шхерах.

– Какова дорога?

– Дорога, как и здесь, – ответила она.– А вы, должно быть, тоже в дальние шхеры?

– Да. Почем ты знаешь?

– Нет, я только сейчас подумала, – ответила она.

И вдруг натянула шерстяной платок на рот, а до тех пор он был не повязан.

Теодор собрался садиться, чтоб ехать дальше.

– А я знаю, к кому вы собрались в дальние шхеры, – сказала она.

Смышленого малого сразу озарило, что девица Флорина пронюхала о появлении Дидрексона в дальних шхерах и что она была у него. Между ними происходит маленькое объяснение: да что ж, она несчастная девушка, попавшая в беду, и вот она его разыскала и сказала. Нельзя же, чтобы такие вещи сходили с рук. Ей ведь не на кого надеяться, кроме как на себя, и если является мужчина и срывает цветок ее юности…

– У тебя ведь есть сберегательная книжка, – сказал Теодор.

… цветок юности, то он сам понимает, как это для нее плохо. И вот она просит Теодора, как доброго и влиятельного человека, замолвить за нее словечко.

– Я бы хотела получить сразу, что мне причитается, – сказала она, – так я по крайней мере буду знать, что у меня есть. Эти приезжие господа ведь все равно, что перелетные птицы: никому неизвестно, где их искать. А кроме того, ведь он может тем временем умереть и совсем исчезнуть.

– Да, да, но у тебя есть сберегательная книжка, – сказал Теодор.– Да и потом, разве ты не выходишь за Нильса из Вельта?

– За Нильса? Нет, он разошелся со мной.

– Вот дурак! – сказал Теодор.

– Уж там дурак или нет, а только мне не на кого рассчитывать, кроме как на самое себя. Так что, если вы подумаете о моей горькой участи и заступитесь за меня…

– Я поговорю с ним, – сказал Теодор.– Не знаю, зачем я ему понадобился, наверное по каким-нибудь делам.

В сущности, он не был огорчен этим поручением, оно свидетельствовало об уважении и доверии, а, может быть, сулило и заработок – да, это совсем не невозможно. Он покатил прямо по дороге, нанял лодку в дальние шхеры и пристал к пароходу.

У господина Дидрексона собрались гости, салон был полон смеха и праздничного веселья, девушки с берега, двое мужчин; сам он был изрядно навеселе. Он нарядил повара во фрак и белые нитяные перчатки, чтоб он мог достойно прислуживать компании.

– Вы привезли с собой телеграфиста? – крикнул он.– Очень рад вас видеть! Пожалуйста, стаканчик или два! А телеграфист? Вы ничего про него не знаете? Местер, это вы писали телеграмму и позабыли – как его зовут? Борсен? Черт бы вас побрал, Местер! Этот человек заинтересовал меня, он все еще гниет в Сегельфоссе? Но здравствуйте, вы сами, господин Иенсен, спасибо, что приехали! Мы только вас и ждали, Местер наконец-то наладил машину, мы уходим завтра рано утром.

Когда Теодор выпил стаканчик или два, господин Дидрексон вспомнил, что хотел поговорить с ним, и позвал его на палубу. Он заговорил торопливо:

– Эта моя поездка в Сегельфосс оказалась дорогой забавой. Девица явилась сегодня сюда, на глазах слезы, у рта шерстяная тряпка.– В чем дело? – спросил я. Так-то и так-то.– Да, да, – говорю я, – тут уж ничего не поделаешь! – Да, сказала и она. Но не дам же я ей погибнуть в несчастье? – Нет.– И я не отниму от нее руку помощи? – Нет. – А может ли она получить что– нибудь от меня? – Разумеется.– А нельзя ли все сразу, – сказала она, потому что тоща до начальства ничего не дойдет.– Да, черт побери, ты разумная девушка, – отвечаю я, – значит, ты ничего не будешь писать, и я развяжусь с этой историей? На чем же мы с тобой помиримся? – Две тысячи крон, – сказала она.

Господин Дидрексон взглянул на Теодора, интересуясь действием своих слов.

– Безумие! – сказал Теодор.

– Безумие, так говорит и Местер, я ему все рассказал. Но во всяком случае, я хотел раньше переговорить с вами и очень вам благодарен, что вы приехали. Дело вот в чем: не мог же я так сразу передать девице большую сумму, без всякой гарантии, а в Сегельфоссе мне не хочется показываться. Поэтому мне пришлось вам телеграфировать, и я еще раз благодарю вас за то, что вы приехали.

– Для меня это было удовольствием.

– Спасибо. Но это немножко запутано: вы говорите, безумие. Да, конечно. Но я не могу доводить дело до крайности, моя невеста может узнать.

– Вы обручены?

– Натурально. Обручился на севере с дочерью одного консула, – как его фамилия? Известный богач в Финмаркене, китовый жир, единственная дочь, вот посмотрите! – господин Дидрексон вынимает из бумажника женский портрет и с восторгом демонстрирует: на нем была подпись: твоя Руфь.– Вот видите, – сказал господин Дидрексон, – так она его дочь, вот никак не могу вспомнить фамилию! Ну, и вот, она может все узнать, а этого не должно быть.