Он был трусливый и неважный парень, но удивительно ловкий и занятный плут.

А как же ленсман из Ура, так и не получивший денег? Он сам был в этом виноват, он перестал понимать Сегельфосс, – здесь надо было рвать когтями, а он этого не разобрал. Человека, в роде ходатая Раша, не так-то легко было понять: аукционные деньги на сегодняшнее число – прекрасно; а если их нет? Ведь ленсман с женой несколько лет тому назад были даже на свадьбе у адвоката Раша, кажется, можно отнестись по-человечески, по-приятельски? Как время изменило местечко и людей! Соседи ссорились из-за места причала лодки; рабочие на мельнице жаловались ленсману друг на друга из-за драк и удара ножом на танцевальной вечеринке; парня, стрелявшего куропаток где-то далеко в горах, привлекли к суду за охоту в запрещенное время. Ничто не осталось таким, как было. А теперь опасность грозила и самому ленсману. Он побывал у адвоката Раша, не мог как следует отчитаться, в чем нужно было, и адвокат пригрозил ему. На что это похоже? К сожалению, ленсман из Ура получил большинство следуемых банку аукционных сумм и сам их истратил. Так– то обстояло дело, он был конченный человек. У него имелось еще много крупных взысканий, оставшихся от прежних времен, но так как он не обладал когтями, то ничего и не получал; произведенный им в течение нескольких дней обход своего округа так же, как и вторичная посылка счетов, не дали почти никаких результатов, кроме разочарования. Перспективы были мрачны. У него был полуторагодовалый бычок, жаль было с ним расставаться сейчас, глядя на лето, но господин Хольменгро отзывчивый человек и, может быть, купит его. Две-три сотни крон будут хорошей подмогой. Кроме того, у ленсмана была великолепная лошадь, он мог обойтись другой, подешевле.

– У вас сегодня такой обиженный и кислый вид, ленсман, – шутливо говорит ему фрекес Марианна.– Что я вам сделала?

– Ничего, кроме хорошего, сегодня, как и всегда, – отвечает ленсман.

– Положительно, таким ядовитым и злым я вас никогда не видала, – продолжает шутить Марианна.– Хотя я и не давала вам отставки, – прибавляет она.

На это ленсман ничего не отвечает, а только смеется и качает головой на ее веселые выдумки.

Затем они говорят о разных вещах, и Марианна по-прежнему расположена к шуткам.

А вот скоро, наверное, приедет молодой Виллац, я и расскажу ему, чтобы он не очень на вас полагался, – говорит в свою очередь ленсман.

– Только посмейте! – грозит Марианна.– Вы хотите отнять у меня единственного жениха, на кого я могу рассчитывать.

– Что же, выйдет у вас в этом году что-нибудь? – спрашивает ленсман.

– Не знаю, – отвечала она.– А впрочем, у вас в голове только свадьба, ленсман, чтоб вам можно было прийти и ужасно напиться и кутить всю ночь. Ха– ха-ха, этакие вы с папой кутилы!

– Можно поговорить с вашим отцом?

– Это чтоб насплетничать о том, что я вам сказала? Впрочем, папа еще кислее вас; должно быть, с кем-то обручился, когда ездил в город, – он вернулся с кольцом.

– Я слыхал об этом.

– Забавное кольцо, в нем даже нет камня. Я предупредила папу, что не променяю его ни на одно из моих.

– Фрекен Марианна, как вы думаете, могу я поговорить с фру Иргенс по маленькому делу?

Она быстро взглядывает на него и спрашивает:

– Что такое?

– Дело в том…– отвечает он, – да нет, ничего. Я просто хотел бы продать бычка.

Она думает о том, что он сказал, видит, что старик улыбается, но верит его улыбке только наполовину. О, Марианна вовсе не маленькая, ничего не понимающая девочка.

– Вас это выручит? – спрашивает она.

Он молчит и удивленно смотрит на нее. Когда она повторяет вопрос, он отвечает.

– Выручит ли? Да, спасибо.

– Потому что нам как раз нужен бычок, – говорит она.– Сегодня опять был разговор о том, что, может быть, придется поискать мяса в местечке. Приезжает молодой Виллац, а он всегда кого-нибудь с собой привозит, и когда они приходят обедать, то ужасно много едят. Да и вы тоже придете, лесман, и попробуете бычка, – ведь я вас знаю!

– Ха-ха, мне смешно, что вы сказали: выручит ли меня? Ему полтора года. Я мог бы подержать его до осени, но раз вам так нужно.

– Я сейчас позову фру Иргенс.

Господин Хольменгро не показывался, его не было дома почти ни для кого, он заперся наверху, в своей спальне. Ежедневно, как раньше, он совершал прогулку в свою контору на пристани, где хлопотал смотритель пристани, оттуда шел на мельницу и наблюдал за работой. Ему встречались вереницы возов с мешками муки, он не разговаривал с возчиками. Нет, он усвоил себе новую манеру – положительно, прекрасную манеру: он ни слова не говорил рабочим, а обращался со всеми своими речами к Бертелю из Сагвика, который был старшим мельником, и к Оле Иогану, которого он поставил старостой над рабочими, прибавив ему жалованья. Конечно, господин Хольменгро и с ними не очень церемонился, а отдавал приказания в кратких словах: – Большую партию на север надо погрузить на почтовый пароход нынче вечером, не забудьте! – Мы и так подгоняем, – отвечает Бертель.– Так смотри же, чтоб дело сошло гладко, Оле Иоган, у тебя ведь есть люди! – И Оле Иоган, выросший вместе с возросшей ответственностью и прибавкой жалованья, работал за десятерых. Разумеется, он был неимоверно глуп, но зато – сила, рабочая скотина, в заляпанной одежде, добродушный, с могучими руками. Он работал на мельнице с первого дня и знал все, как свои пять пальцев; сделавшись начальником, он еще крепче сросся с мельницей и даже по воскресеньям ходил туда и смотрел на нее с таким чувством, словно отчасти был совладельцем. «Мы», – говорил он про мельницу. «Мы подваливаем муку», – говорил он про жернова. Да, Оле Иоган, наверное, уж устроит так, что все сойдет гладко.

По уходе с мельницы господин Хольменгро отправляется прямо домой. Это была новая манера. Он словно следовал полученному от кого-то совету, чувствовалась какая-то преднамеренность, пожалуй, утомлявшая и его самого. Дорогое платье на шелковой подкладке мешало ему свободно двигаться, – чистое наказание, – а одинокие часы в спальне были ужасно мучительны. Что он мог предпринять? Стояла весна, земля опять становилась юной, все живое снова безумствовало, даже старый помещик снова чувствовал на себе это чудо. Раньше он помаленьку пошаливал и в своем собственном доме, и в чужих домах, смотря по такому, где было удобнее, и таким образом имел немало неожиданных похождений, изрядное количество краденого счастья, чистейшие находки. Теперь это все миновало, новая манера связывала его.

Не подлежало ни малейшему сомнению, что господин Хольменгро пробует какой– то новый метод. Чтоб поднять среди рабочих уважение к своей особе, он решил больше с ними не смешиваться, показываться пореже, нарядно одеваться и держаться на расстоянии. Кроме того, он не снимал с пальца загадочного кольца, – авось поможет и оно. Он понимал своих рабочих, он сам по рождению принадлежал к их среде, происходил из народных низов, и отлично знал тот мир, из которого вышел. Раньше, встречаясь на дороге с одним из своих рабочих, он сейчас же думал с тайным страхом: «Поклонится он или нет?» Теперь положение улучшилось, рабочие брались за шапки. Это уж было кое-что, кольцо и новая манера подействовали, важно было вести себя умненько. А как ему отвечать на поклоны? Может быть, и в этом отношении он следовал чьему– то совету: он будет кланяться не очень низко, почти совсем не будет кланяться, почти даже и не кивать, а только ошупает человека глазами, пройдет мимо с таким видом, как будто ему есть о чем подумать. По вечерам ему можно и побродить, ему незачем бояться дневного света. Некоторые предпочитают избегать дневного света, но господин Хольменгро был не из их числа. Во всяком случае, он был не прочь побродить и у себя в доме, и в чужих домах.

Внизу обозы с мукой весь день тянутся к набережной, а поздним вечером засвистел и причалил почтовый пароход. Господин Хольменгро и тут не вмешался и даже не посмотрел туда, ничего подобного. Обошлось, впрочем, и без него, смотритель пристани действовал умопомрачительно с мешками муки, он взялся командовать сам, хотя у него и имелся для таких случаев помощник. А почему смотритель пристани действовал так необычно? Этого он никому не говорил, но при отправке последних трех северных пароходов на набережную приходила фру Раш и присутствовала при погрузке, и три раза смотритель самолично давал все распоряжения. Сегодня фру Раш опять пришла, и стоило посмотреть, как долговязый смотритель носился взад-вперед по набережной, во весь голос отдавая приказания относительно мешков. Ну, что ж, у него был хороший, звучный голос, много лет тому назад он основал в Сегельфоссе певческий кружок и был сам лучшим певцом.