– И сегодня тоже не поступило платежа от ленсмана? – спросил он своего конторщика.– Он набрал на аукционе несколько сот крон и не посылает денег, – что это значит?

Конторщик качает головой.

– Доброму ленсману из Ура следует немножко поостеречься!

За обедом адвокат тоже был неразговорчив и неласков, – у него целый мешок дел, – говорил он, – огромная папка с документами. Он сейчас же пойдет опять в контору – пришли туда Флорину с кофе!

– Послушай, зачем ты замотала себе рот этим отвратительным платком? – говорит адвокат, оставшись наедине с горничной Флориной в конторе.

– Зубы болят, – отвечает Флорина.

– Чего же и ждать, как не зубной боли, если ты пляшешь до поту, а потом отправляешься кататься по морю в такие морозные ночи, какие сейчас стоят.

– А вам это известно? – спрашивает Флорина.– Значит, вам известно и то, почему я так поступила.

Адвокат кратко отвечает «нет» и не желает распространяться на эту тему. Странную и непонятную речь заводит тогда горничная Флорина, – намеки, тихие слова: «Бог мне свидетель! Что со мной будет?» Адвокат отвечает то запальчиво, то со смехом.

– Ха-ха, – говорит он, – брось Нильса из Вельта, у тебя, должно быть, на каждый палец по любовнику! У тебя уж есть новый? Как это его зовут – Дидрексон?

– А, вы и это знаете? – говорит Флорина.– Значит, вы знаете также, почему я так сделала.

– Нет, – опять отвечает адвокат.– Но, во всяком случае, сними этот платок здесь. Слыханное ли дело, – молодая, красивая девушка, сберегательная книжка и все такое! Не бросай сберегательную книжку!

Флорина говорит:

– Лучше бы ее у меня не было!

– Чепуха. Нильс из Вельта рад будет взять и тебя, и книжку.

Но когда адвокат берется за папку с документами, намекая, что Флорина может идти, она заливается слезами. Горничная Флорина была не промах, она развивалась вместе с местечком Сегельфосс, она знала пути и выходы.

– Тс, реви потише! – остановил адвокат. Горничная Флорина, видимо, хотела затянуть разговор, – это так облегчало, – она была упряма и подавлена, перешла на своего рода профессиональный девичий язык и стала утверждать, что у мужчины, «сорвавшего ее цветок», нет сердца.

– Цветок? – отозвался адвокат Раш и слегка подскочил от раздражения.– Черт бы меня побрал – цветок!

– Вот сберегательная книжка! – сказала Флорина и положила ее на стол.– Я не хочу ее брать!

Целую минуту смотрел ходатай Раш на девушку. Вдруг он кротко усмехнулся и сказал:

– Я сейчас немножко прибавлю, сегодняшним числом припишу приличную сумму. Вот, покажи это теперь Нильсу из Вельта!

Адвокат вписал в книжку и вернул ее горничной Флорине с чем-то вроде поклона. Она взяла и, то ли из смущения, то ли из любопытства, раскрыла и прочитала написанное. Потом опять обмотала платком рот, сунула книжку за пазуху и вышла.

Кончено. Улажено. Адвокат записал расход в банковские книги и снова задумался. Ну, да, все в порядке. Но все-таки правильнее проявить дружелюбие и снисходительность по отношению к Ларсу Мануэльсену. Старый пролаза не выносит грубого обращения, это надо намотать себе на ус.

Адвокат стоит в дверях и диктует конторщику:

«Господину ленсману в Ура. Нижеподписавшийся просит прислать причитающиеся сегельфосской ссудно-сберегательной кассе уплаченные суммы – в течение – 8 – восьми – дней. С почтением».

День испорчен. Адвокат Раш берет шляпу и палку и отправляется погулять. От сарая доносится грохот и стук молотков; он идет туда, – это плотники работают в сарае, в танцевальном зале Пера из Буа; сарай расширяют, делают огромную пристройку, устраивается сцена, сколачивают скамьи. Что тут затевается?

– Здесь будет театр, – отвечают рабочие.

Вот так получил нечистый спички! Театр – вот что он получил!

Адвокат стоит с минутку и смотрит. Вот подходит вразвалку телеграфист Борсен, – должно быть, он имеет какое-то отношение к постройке, распоряжается, указывает. Адвокат ждет, чтоб телеграфист поклонился, – ничего подобного! Телеграфист просто измеряет метром одну из стен и отдает еще какое-то приказание. Разве пристало превращать адвоката Раша в воздух и ничто? Этот телеграфист всегда был бесстыжим, не кланялся, а пьянствовал, играл на виолончели и обманывал девушек, негодяй!

Ходатай Раш отправляется в Буа, прилавок откидывается перед ним, и он заходит, топая своими тяжелыми ногами, – топает через всю лавку и входит в контору. Эта маленькая каютка Теодора, с конторкой, денежным шкафом и винтовым табуретом; Теодор пишет.

Адвокат излагает дело о двух кронах. Это было маленькое дело, но господин Раш, видимо, считал его не мельче многих других своих дел.

Зачем ему лишаться двух крон из-за Ларса Мануэльсена? Все его состояние построено из таких мелких монет в две кроны.

Услышав, в чем дело, Теодор на мгновение лишается дара речи, лицо его растерянно от изумления. Но так как голова у него толковая, он соображает, что слишком долго противиться тут не приходится.

– Пожалуйста! – говорит он.– Я и позабыл про эти две кроны. Да, я нашел их на набережной.

– Спасибо! – ответил адвокат.– Я сразу сказал, что вы их отдадите, если вам напомнить. Ну, а как вообще дела, Иенсен?

– Ничего, хорошо!

Но и Теодору из Буа тоже не очень интересно швыряться деньгами, он не так воспитан, и еще меньше заложено это в нем от рождения.

– Но только вы не думайте, что эти две кроны – Ларса Мануэльсена, – сказал он.

Адвокат выпутался без убытка и потому ответил только:

– Не понимаю, что вам за охота вспоминать о каких-то грошах? Ведь вы ворочаете такими крупными суммами.

– Я и не вспоминаю, я только говорю.

– Ну, я так и думал. Кстати, что это, – вы строите театр?

Теодор качает головой:

– Уж и не говорите – да, я строю театр!

Но адвокат ничего не понимает и спрашивает, что это значит.

– Да вот, театр, парадный зал, – отвечает Теодор.– Эти артисты пишут мне, как самому известному в местечке человеку, и спрашивают, нельзя ли им приехать и сыграть представление.

Ходатай Раш страшно оскорблен этими словами.

– Разве вы самый известный человек в местечке? – сказал он.– Я этого не знал.

Но, может быть, маленький Теодор из Буа только обмолвился, вероятно он хотел сказать, что он человек, лучше всех знающий местечко; перед образованным человеком он, конечно, должен стушеваться.

Он и стушевался, когда адвокат сказал:

– Не понимаю, как вам могли писать по такого рода делу! Ведь вы же не имеете о нем понятия.

– Я попросил начальника телеграфа Борсена взять на себя наблюдение, – смиренно ответил Теодор.

– Да, это самый настоящий человек! – фыркнул адвокат.– Никогда не слыхал ничего подобного!

– Он из хорошей семьи. Много бывал в театрах.

– Вот как! Я никогда не слыхал о семействе Борсен.

– Это известная и богатая купеческая семья.

– Да, – сказал адвокат, – так пусть она и будет купеческой семьей. Ну, да, впрочем, мне это все равно. А вы заручились «Сегельфосской газетой» для нашего предприятия?

Теодор не понял.

– Артисты обращались в «Сегельфосскую газету» по поводу своих представлений?

– Не знаю.

– Ну, мне это все равно, – сказал адвокат.

Он ушел, но оскорбленный до глубины души. Скажите, пожалуйста, самый известный человек в Сегельфоссе, стало быть, Теодор-лавочник! Святая простота! – говорится по-латыни. И по театральным делам пишут не Рашу и не окружному врачу Муусу, а пишут Теодору-лавочнику?

Между тем досада разобрала и маленького Теодора, он побежал за адвокатом и показал ему письмо актеров, – вот, пожалуйста! И там действительно было написано, что господин Теодор Иенсен – самый известный человек в Сегельфоссе. Он только это передал.

– Может быть, вы хотите взять на себя постройку? – сердито спросил Теодор.

– Я? Чего это ради? Я не желаю брать на себя никакой постройки.

– Я подумал, раз вы так в это вмешиваетесь.

Нет, это было уж чересчур, – не вздумала ли лавочная мышь показать зубы?