К вечеру того же дня к нам подошёл мужик с соседнего конца, не наш, но свой — с именем, которого я здесь не назову: не стоит умножать мужские имена, и так хватает. Он сказал, что у них две репы почернели, а жена плачет, что теперь всё пропадёт. Я попросил принести одну, посмотреть. Срезали, начали разбирать. Гниль сидела у шейки, но не ушла внутрь. Мы вычистили, посыпали солью, подсушили. Я сказал, что не всё, что почернело сверху, погибло внутри. Но и не всё, что кажется целым, живо. И совет дал простой. Не жалеть времени на осмотр. Лишняя четверть часа в погребе лучше, чем лишний день голода в конце зимы. Он слушал внимательно, кивал, спасибо сказал.
Работа вокруг погреба увела нас к дымам, а дымы к коптильне. В коптильне к тому времени работали вдумчиво и без суеты. Рыбу готовили не ради хвастовства, а ради тёплого вкуса в долгую зиму. Мяса было мало, и мы с этим смирились. Я объяснил девкам, как держать дым до тёплого, чтобы не давал горечи, как не давать огню пытаться прыгнуть на доски. Они и сами уже знали, но раз спросили — сказал, как умею. На третий заход мы добавили в дым немного можжевеловой хвои. Воздух сразу наполнился ясным запахом, и я поймал себя на том, что живу уже не в чужом месте.
Через несколько дней после чистки в погребе случилось первое маленькое испытание. Ночью ударило сильнее, чем думали. Утром на настиле ледок, крышки бочек влажные, на стенках у труб тонкая изморозь. Это не плохо, если понимать, что делаешь. Мы открыли верхнюю трубу на минуту, затем закрыли и подождали, пока тишина уляжется. Потом на пять минут открыли нижнюю, чтобы вытянуть холодный воздух с пола, и закрыли, дали постоять. В полдень не трогали ничего, чтобы не тащить туман внутрь. За день воздух в погребе успокоился, и мы выдохнули. Марфа сказала тихо, что хорошо, что договорились заранее, где как держать трубы. Я в ответ кивнул.
В эти же недели мы довели до ума небольшие дела, за которые летом не хватало рук. На оглоблях бегло прошлись жиром, на кожаных ремнях хомута прокладку поменяли — ту самую, что Антон когда-то подкладывал, — теперь она мягко сидит, не грызёт шею лошади. Плуг почистили, металл натёрли сажей с салом и подвесили повыше, чтобы от земли не тянуло сыростью. Мотыги повесили на крюки лезвием вниз, чтобы дети не могли схватить, шутя бегая. Настил на мокром месте у бочки подбили новыми клинышками; зиму он переживёт.
Со стороны рощи пошёл один раз странный треск. Выглянули — это на кромке сена в сеновале промёрзшая верхушка пыталась отрываться от снопов из-за сквозняка. Мы с Никитой поднялись, подложили ещё одну жердь под стропило, подтянули вяжи. Сено по краям прикрыли старым холстом, чтобы ветер не задувал прямо в срез. Казалось бы, дело копеечное, но от таких копеек падают целые стога. Мы не хотели потерять то, что летом собирали всеми руками.
Детям тоже нашлось дело. Лёнька взял трёх мальчишек помладше и две девочки — они теперь всё чаще держатся вместе с делом — и повёл их вдоль тропы. Там, где колесо телеги за лето срезало бровку, они подсыпали песок, придавливали ногой, укладывали тонкие дощечки. Идёшь — и тропа ровная. Сразу видно, где мир держится на маленьких ладошках.
Несколько раз за ноябрь мы доставали мой планшет. Не на показ, не ради чуда. У него в памяти — всё то же, что у меня в голове, только картинки аккуратнее. На экране я заново нарисовал погреб в разрезе. Отметил место, где мы дымили, где сделали побелку, где переставили ящики. Рядом подписал коротко, какое дежурство у кого, и что делать в мороз, а что — в оттепель. Женщины смеялись, что им и так понятно, но я видел, как Марфа взглядом считывает строки. Вдруг меня не будет дома в какой-нибудь день. Бумага и экран не дадут людям спорить друг с другом, кто прав. Прав будет тот, кто следует обычаю, записанному для всех.
Про старое поле мы не говорили. Решение для него сделали раньше. В этот раз нам хватило забот с погребом, с дымами, с дровами и с водой. Про речку тоже скажу: брод не размывало. Я ходил туда дважды после мокрого снега. Вода шла быстро, но держала кромку. Наши весенние пояски и летние настилы сыграли своё. Теперь мы просто смотрели, чтобы в начало зимы не бросать сор в воду и не мешать ей идти как она задумала.
Как-то вечером у костерка возле коптильни Матвей сел рядом и спросил не про погреб. Спросил про людей. Он редко спрашивает так. Спросил, как мне среди них, и что дальше. Я ответил, что мне здесь хорошо. Здесь люди делают простые вещи и делают их честно. И я вношу в их жизнь чуть-чуть бумаги и памяти, это не ломает их, а поддерживает. Он кивнул и сказал своё короткое. Хорошо. И добавил, что от того, что мы спасли погреб, люди в селе стали ходить туда не как в страшную яму, а как в мастерскую. Важное место перестало быть чужим. Он сказал это и ушёл, будто шагнул в темноту двора. А у меня в груди стало спокойно, словно я тоже перестал быть чужим.
Через неделю после чистки нам ещё раз пришлось поработать в погребе. Не беда, просто зима показала другой зуб. На одном из бочонков с капустой, которую женщины квасили в начале осени, рассол чуть просел. Капуста выглядела суховато, но ещё держалась. Мы с Дарьёй переложили верхний слой, добавили рассола, настояли, а крышку протёрли солью и сухими травами, что приносила Ульяна. В другом месте песок у репы слёгся и перестал дышать. Подсыпали, перемешали, стало лучше. Такие дела не громкие, зато от них и живут зимой.
Раз в три дня мы делали обход. Я шёл с Марфой и Ульяной. Мы несли маленькую лучину, чтобы не дымить. Смотрели на стены, на полки, на двери. Слушали, как дышит погреб. Иногда кажется, что он тоже живой. Когда в нём порядок, воздух слегка звенит ущербно, как струна. Когда беда подступает — воздух тяжелеет. Я не знаю, как это объяснить наукой, да и не надо. Иногда знание живёт не в книгах.
Разговоры в ноябре стали короткими, но мягкими. Люди меньше кричат и больше слушают, когда холод стучится по ночам в стены. На посиделках иногда вспоминали лето. Дарья говорила про первые грядки с горохом и как он два раза успел лечь в сушку. Марфа вспоминала, как считала дни до первой капусты. Ульяна рассказывала, как мы корыто под семена ставили возле окна у Никиты. Параскева вспоминала, как мы ходили за камнем, хотя он ещё лежит там, где лежал, — но мысль уже встала. Аграфена смеялась, что мы всё делаем, как у стариков говорилось: не мешай дороге идти своей дорогой. Эти слова стали мне близкими.
В один из дней я сидел у окна у Никиты и снова достал планшет. На улице было холодно. В комнате тепло и тихо. Я переписал для себя три простых правила ноября. Первое. Не оставлять на завтра, что можно сделать сегодня без надрыва. Второе. Не спорить с водой и воздухом, а работать с ними, будто они живые. Третье. Не прятать знания в карман, а складывать их на стол, чтобы каждый мог взять. Я записал это большими буквами, словно для ребёнка. Так легче помнить, когда устанешь.
Мы проводили ноябрь без шума. Не было ни бурь, ни чудес. Была работа, которая складывает зиму в одну длинную песню без крика. Дым из труб, лёгкий острый запах хвои в погребе по понедельникам, шероховатые руки женщин, чистые ножи у Никиты, шуршание детей по настилу, хруст первого льда, гул нашей узкой речки. И мысли о том, что весной нам снова поднимать землю. Но это будет потом. Сейчас мы просто держали равновесие.
Когда в очередной раз открыли крышку погреба, я положил ладонь на глиняный бортик и задержался. Кажется, тёплая. Хотя пальцам холодно. Это просто мысль так делает. Там, внизу, лежит наша зима. Не чудо и не сказка. То, что мы своими руками и головами спасли от плесени, от сырости, от лишнего самоуверенного слова. И если кто спросит, как мы это сделали, я отвечу без хитрости. Мы делали это вместе. Мы не пытались умничать, когда нужно было просто взять щётку и вымыть стены.
Я закрывал крышку и думал, что зима любит тишину. И если ты умеешь работать тихо, она отплатит тем же. Мы шли по настилу к своим домам. Хрустел лёд под пяткой. Речка гудела. Где-то в темноте Марфа смеялась звоном. Дарья что-то тихое говорила девчонкам. Ульяна несла в корзинке сухие мешочки для семян — так, на всякий случай, чтобы к печи положить на ночь. Параскева поправляла на плечах тёплый платок. Аграфена шла широкой походкой и несла на плече вязанку еловых лап для следующей дымки. А я просто шёл рядом и слушал, как в этой тишине всё становится на свои места.
