– Ох, Нинка,– снова вздыхала Полечка,– ну какая же ты неталантливая!

Маленькая прихожая переходила в длинный (и бестолковый, по словам Полечки) коридор, который упирался в совсем небольшую и темную кухню.

Так себе была эта маленькая кургузая кухонька.

Небольшой Полечкин буфет, две тумбы с крупами и кастрюлями, подвесной кухонный шкафчик мам-Нины. Раковина, газовая плита и общий, на две семьи, небольшой обеденный стол – присесть и наспех перекусить, потому что обедали и ужинали в комнатах.

Дверь из кухни вела в две смежные, но просторные комнаты окнами на Кировскую – к Полечке и Ритке.

У соседок было уютно. Пестрые легкие шторы, полированная польская мебель, кресла на тонких ножках, изящный журнальный столик, горка с посудой, трюмо. И люстра была современной – легкой, красивой, блестяще-золотистой, с разноцветными плетеными колпачками. А еще Полечка обожала красивые вещи и умела их доставать: хрустальные ладьи, фарфоровые фигурки, настенные тарелки и даже всякие картины с пейзажами-натюрмортами.

Красиво было у Полечки, модно. Не то что сплошное старье у мам-Нины с Лизой.

Но не светлым и нарядным комнатам завидовала Лиза.

Лиза завидовала Ритке, что у нее такая мама – легкая, веселая, умелая Полечка, которой все нипочем. И дома у них красота, и готовит Полечка замечательно, и печет – пальчики оближешь, и одевается красиво, да и Ритка вон куколкой ходит. И ласковая… Целует дочку, обнимает, а та, дурочка, вырывается… «Мам, хватит! Мам, отстань!..»

Лиза бы не вырывалась. От Полечки бы точно не вырывалась. А от мам-Нины…

Куда там: мам-Нина никого не обнимала и не целовала. Да она и не душистая, красивая, нарядная Полечка, пахнущая духами и сладкими булочками…

Зато Лизе очень нравился свой альков. Ляг на подоконник – и видна улица, любимая Кировская. Справа магазин «Чай-кофе» – китайский домик-пагода, второго такого во всей Москве было не сыскать. А как там пахло!.. Лиза заскакивала на минутку и закрывала глаза, дыша сладко-горьким, божественным ароматом.

А вот в рыбном, на углу улицы, пахло не очень. Зато там продавалась черная икра. Икра возлежала в эмалированных белых лотках – совсем черная, матовая, как свежий асфальт, или светло-серая, блестящая, как крохотные драгоценные камешки, – дорогущая…

В переулке был маленький, словно игрушечный, домик – магазин «Молочный», а у метро – Главпочтамт, пропитанный запахом расплавленного сургуча.

Кировскую девочки знали как собственную квартиру. Дом со львом и щитом, а по бокам – «Инструменты», «Спорттовары», магазин «Охотник» и столовая, из которой всегда доносился запах тушеной капусты. Проходя мимо столовки, Лиза и Ритка корчили рожицы, зажимали носы и с криком «фуууу» припускались бежать.

А дальше был «Дом фарфора», который они обожали. Как же там было красиво! Огромные вазы, хрустальные люстры. И всегда куча народу, всегда большущие очереди.

Впрочем, очереди ведь повсюду были: за колбасой и сыром, за шоколадным маслом и мороженой рыбой.

А однажды в «Детском мире» мам-Нина три часа отстояла за простыми сандалиями для Лизы – потому что наступало лето, а старые, прошлогодние, износились. Мам-Нина еле доковыляла до дома и рухнула на пороге с давлением. Даже скорую вызывали.

Она неплохая, ее мам-Нина. Только занудная, вредная и неласковая – ни за что не пожалеет.

Не то что соседка Полечка: Ритка пальчик уколет, а Полечка целует его, и Ритку целует – не плачь, моя маленькая! А мам-Нина только ворчала да бурчала: прочитай, сделай, вымой, выучи и снова прочитай…

И бурчала, и бурчала. А еще тетради с дневником без конца проверяла. Бурчала – проверяла, проверяла – бурчала, и так по кругу.

И чем была недовольна? Училась-то Лиза прекрасно.

Было обидно. Но Полечка объяснила Лизе, что тетка отвечает за Лизу, потому и волнуется.

– Перед кем отвечает? – уточнила Лиза.

– Перед собой, – не растерялась Полечка. – Ну и перед тобой!

Она-то на Ритку не ругалась, хоть та училась плохо. Так, слово скажет, и все.

Мам-Нина работала на двух работах – для того, чтобы выжить.

Первая и главная работа была «на гардеробе». Гардероб был непростой, в ведомственной поликлинике, и мам-Нина этим гордилась.

Вторая работа – там же, в поликлинике. Когда поликлиника закрывалась, мам-Нина мыла полы. А коридоры были длинные, широкие, и туалеты большие, и холлы огромные! Вот мам-Нина и уставала. Ни рук, ни ног не чуяла, приходила как побитая.

– А ты потаскай тяжелые пальто! Есть килограммов по шесть, а то и по восемь! Драп, ватиновая подкладка, – перечисляла мам-Нина, – а если воротник? Еще килограмм! А шуба? Ты подними ее, шубу! Возьми, перекинь через борт, опять подними, повесь, потом сними, потом подай! Да с улыбочкой еще, да с поклоном…

Руки у мам-Нины – красные и распухшие, как клешни у рака.

Полечка работала провизором в аптеке, поэтому у нее водились знакомства и блаты. С Полечкой все хотели подружиться: хорошие лекарства достать сложно.

Знакомства у Поли были везде – и в рыбном, и в домике-пагоде «Чай-кофе», и в Сороковом гастрономе, и в «Детском мире».

Поэтому Ритка и одета была как куколка – во-первых, блат, а во-вторых, Полечка и сама рукастая, не то что мам-Нина.

Полечка и шила, и вязала. А по субботам пекла: пирожки, пироги, тортики – запах стоял такой, что одуреть можно. Принесет Полечка тарелку с пирожками, а через полчаса их уже нет – Лиза сметает.

– Ешь-ешь, – говорила мам-Нина. – Я не хочу.

И еще Полечка запасы на зиму делала, закрутки – помидоры, огурцы, разноцветные перцы. Красота, глаз не оторвать. И вкуснота. Лиза с Риткой зимой по-тихому баночку стырят и съедят. Полечка потом заметит и посмеется. Добрая была, не то что мам-Нина.

Полечка учила соседку банки закатывать. Рядом стояла, следила, а все равно без толку – у Полечки банки стоят, а мам-Нинины взрываются.

– Рукожопая ты, Нинка! – опять вздыхала Полечка. – Лучше не берись…

В своей неудавшейся жизни тетка винила Лизу. И замуж не вышла, потому что Лизу подкинули, и техникум не окончила из-за нее же…

Свободу потеряла из-за нее.

У тетки была своя правда. Могла ведь отдать племяшку в детдом и жить как хочется, ан нет, свободой своей пожертвовала. Выходит, это из-за нее, из-за Лизы, у тетки жизнь переломана, она в этом виновата…

Потому Лиза ее и жалела. Бедная мам-Нина – некрасивая, неумелая, с тяжелым характером, да и больная – то давление мучает, то ноги отекают, то еще болезнь сахарная началась… А Лиза в мать: неблагодарная.

Мам-Нина плачет, и Лиза ее обнимает. А как отплачется, так снова бубнит: сковородку не вымыла, картошку не почистила, пыль не вытерла, за молоком не сходила! И так весь день: «бу-бу-бу» да «бу-бу-бу», сил нет слушать. И жалость тут же проходит, одно раздражение остается.

Лиза была худая и высокая, выше всех в классе. Волосы темные, кудрявые, глаза карие. Молчаливая, неулыбчивая, хмурая. В общем, царевна Несмеяна.

Ритка была маленькая, пухленькая, хорошенькая – в мать. Волосы рыжие, кудрявые. Глаза голубые, губки бантиком. Кокетливая – тоже в мать, и улыбчивая такая же. А еще – вредная и злопамятная, требовательная: все всегда по ней должно было быть. Как говорила мам-Нина – с виду ангел, а изнутри бес.

На летние каникулы Полечка с Риткой уезжали на море.

Возвращались красивые, загорелые, с подарками. Привозили большие, бежево-розовые, блестящие ракушки, красивые до невозможности. Запаха моря Лиза не знала, но ей казалось, что ракушки пахли морем. Еще заколки привозили красивые, бусики пластмассовые, а такого девичьего добра в Москве еще не было.

И вот однажды, лет в десять, Лиза у Ритки спросила, крутя в руках подаренные бусики:

– А ты мою мать, случайно, не видела?

– Случайно видела, – усмехнулась Ритка. – И ты случайно видела!