– Я-я-я? – удивилась Лиза. – Ты что, серьезно?

– Да ты забыла. – Ритка небрежно махнула рукой. – Тебе года четыре было, вот ты и не помнишь. А мне пять, вот я и запомнила. Ночью она приходила, мы от звонка и проснулись.

И Ритка стала рассказывать, что было той ночью.

– Слышу я, теть Нина орет, гонит кого-то. Гонит и последними словами кроет, похлеще дворника Степана. Я обалдела и нос высунула – интересно! А мамка моя уже в коридоре стоит, пытается Нинку угомонить. Но Нинка не успокаивается, орет и орет.

Лиза замерла и похолодела вся. А Ритка запросто так продолжала:

– Смотрю, в коридоре женщина стоит. Высокая, красивая, в черном пальто и платке оренбургском. Красивая, как актриса Целиковская, только темненькая. Все в квартиру пытается пройти, а тетка ее не пускает, толкает, из двери выпихивает и милицией грозится. А та плачет, причитает: «Отдай моего ребенка!» А Нинка ее в грудь кулаком как шарахнет: «Нет у тебя, зэчки, ребенка!» А мамка моя их разнимает.

А тут ты проснулась и выкатилась, и как давай реветь! Эти две замерли, прям застыли. А ты орешь. Ну мамка моя тебя подхватила и к нам в комнату. Ты долго ревела, видно перепугалась. А потом уснула на моей кровати. И со страху надула! Я просыпаюсь – огромная лужа! И как заору – мам, забери ее от меня, она меня обсикала!

Ритка громко и радостно расхохоталась.

– Ну мамка тебя и отнесла. А я пошла в туалет. Уже было тихо, дверь закрыта, никого. И я поняла, что спровадили эту Целиковскую, обошлись без милиции.

– Ты уверена, что это была она? – тихо спросила Лиза.

– Ну а кто? – удивилась Ритка. – Она же вопила: «Отдай моего ребенка, воровка!» Конечно она!

– А что ты еще про нее знаешь?

Ритка пожала плечами.

– Да ничего. Мамка сказала: «Не лезь, не твое дело. Несчастная семья. А нам и без них забот хватает». И еще, что сами виноваты, только кто – я не поняла. Да мне и неинтересно было. Сказала только, что мать твоя куда-то уехала, а тебя могли сдать в детский дом. Но Нинка тебя забрала, в приют не отдала и жизнь тебе посвятила. Хотя, – Ритка засмеялась, – кто б ее взял, нашу Нину? Она же не женщина, бубнилка занудная! Да к тому же старая и страшная как атомная война!

– Не понимаю, – покачала головой Лиза. – Если мать посадили, как она могла прийти?

Ритка раздраженно тряхнула головой:

– А я почем знаю?

И Лиза поняла, что любимой подружке говорить на эту тему надоело.

И опять стало обидно за мам-Нину. Вроде все правда, а нехорошо. Нехорошо так о ней говорить – «страшная», «зануда», «бурчала»…

Разозлилась на Ритку и ответила:

– А твоя мама красавица, но муж ее все равно бросил.

Конечно, это было неправильно, зло. И Полечку Лиза любила. Но с Риткой тогда поссорилась – надолго поссорилась, дней на пять. А потом мириться пришла, первой – от Ритки не дождешься. Потому что без подружки плохо и скучно, а Лиза знала, что Ритка никогда вину не признает и не извинится. Такой уж характер.

Однажды Лиза спросила:

– Мам-Нин! А ты на кого похожа?

– На папу, – ответила тетка. – Вылитый отец, то есть твой дед.

– А мама? – тихо спросила Лиза. – Тоже на деда?

Мам-Нина фыркнула:

– В бабку она, нашу мать, Анну Фроловну. Та красавицей была. Но бестолковой, вечно лезла куда не надо. Дед ее поколачивал, а толку? В мать Машка пошла… Красоты много, а мозгов – нуль!

И разговор был окончен – на несколько лет. До одного случайного происшествия.

Как-то раз Лиза нашла под подоконником тайник, в котором были письма. Ей тогда уже исполнилось тринадцать.

Письма были как близнецы – почти одинаковые, слово в слово.

Нина! Я понимаю, что ты много сделала для меня и для Лизы. Забрав Лизу к себе, ты спасла ее от детского дома.

Но я повторю еще тысячу раз: моя дочь могла бы жить здесь, рядом со мной. Везде живут люди, и климат тут ни при чем.

Ты во многом права. Москва – это Москва. И – да: школа, врачи, питание.

И все-таки я продолжаю настаивать, что ребенок должен жить рядом с матерью! И ты никогда не убедишь меня в обратном.

Я уже попривыкла, если так можно выразиться, обжилась. Да, условия здесь поганые. И климат дерьмовый. И все же, Нина! Я понимаю, что ты изо всех сил стараешься! Бьешься как рыба, и тебе тяжело, в том числе и материально. Я хочу – и имею право! – участвовать в жизни дочери.

Имею, не спорь! Хотя бы материально, раз ты лишила меня остального…

Нина, прошу тебя, не отправляй мне обратно деньги! Просто пожалей меня! И еще – прошу тебя, подумай про приезд Лизоньки сюда, ко мне. Если ты мне снова откажешь, это будет жестоко.

И помни, Нина.

Именно ты – моя родная, единственная сестра – украла мою жизнь.

Свою жизнь ты, Нина, построила на сплошном вранье. А это нехорошо. Ты не говоришь Лизе правду – и не пытайся меня убедить, что это из благих побуждений.

Даже если бы было так, вряд ли это тебя оправдывает.

Оторопевшая Лиза смотрела на письма.

Как же так?.. Сестры, самые близкие люди! Как разобраться, кто из них прав? Мать или тетка? Кому из них верить? Тетка говорит, что мать ее бросила. Мать пишет, что тетка ее обманула.

Лиза без конца перечитывала одни и те же строки.

«Украла мою жизнь» – что это значит?

И что теперь делать? Предъявить мам-Нине найденные письма, прижать ее к стенке и потребовать объяснений?

Нет, она слишком хорошо знает тетку, – ничего от нее не добьешься, не тот она человек. Заверещит, закудахтает, забурчит и пошлет Лизу куда подальше, а потом и вовсе перестанет с ней разговаривать.

Две недели может молчать, а Лиза будет сходить с ума.

Потому что еще раз, еще глубже, еще больнее почувствует, что никому не нужна.

Надо показать письма Полечке, тете Поле, любимой соседке. Полечка добрая и умная и наверняка знает, в чем дело. Соседи больше чем родственники, вся жизнь на глазах.

Полечка варила на кухне суп. Вкусно пахло мясным бульоном и луковой зажаркой.

По счастью, Ритка была не дома – на занятиях в очередной какой-то секции, которую наверняка скоро бросит.

Ритка записывалась в кружки и секции, мгновенно увлекалась и тут же бросала: постоянством она не отличалась.

Кружок народных танцев сменила на фехтование, фехтование на плавание, плавание на кружок по пошиву мягких игрушек.

Лиза не мечется и ходит в две секции: на вязание, чтобы приодеться, и на кружок рисования. Рисование идет плоховато – таланта не обнаружено. Натюрморты не получаются совсем, пейзажи едва на троечку тянут.

– Перспективы ты не чувствуешь, на колористику как будто вообще плюешь, – возмущался учитель. – Ну да ладно, хочешь – ходи, мне не жалко.

И вздыхал разочарованно, теряя к Лизе всякий интерес.

Но упорная Лиза продолжала ходить. Ей нравилось рисовать: это успокаивало.

А способная ко всему Ритка валандалась по кружкам и успокаиваться не хотела. Но сейчас это было очень даже кстати.

Полечка оглянулась, услышав Лизины шаги.

– А, Лизок! Привет. Хочешь горохового супчика? Будет готов минут через десять!

Лиза мотнула головой.

– Нет, теть Поль. Спасибо. Я… поговорить.

Словно предчувствуя что-то нехорошее, Полечка положила поварешку, вздохнула и присела на краешек стула.

– Ну, говори. А то мне через час на работу.

Лиза протянула ей письма.

Полечка пробежала глазами по пожелтевшим листам.

– И что? – усмехнулась она. – Чего ты от меня-то ждешь?

– Правды, – ответила Лиза.

– Ну, это не ко мне.

Полечка поднялась со стула и повернулась к плите.

– Какой правды, Лизок? Это не моя правда, а чужая. Ищи правды у тех, кому она принадлежит.

– У кого? – усмехнулась Лиза. – У мам-Нины? Ну вы же ее знаете!