Прежде чем направиться к Горьковскому шоссе, Лугин с Климентьевым решили дать крюка в Марфино, потом в Останкино. Если как следует потесниться, в джипе можно было организовать место для еще двух, а то и трех пассажиров. Однако, проехав по знакомым адресам, никого они не застали на месте. То Сергей, то Денис поднимались на этажи, стучали в двери (потому что город был обесточен, и не работали звонки) им отвечала мертвецкая тишина, в лучшем случае радио, твердившее что-то об инопланетных звездолетах. Не было ни Сорбиных, ни Андрюхи Ерофеева с Ленкой, ни шумной семьи Сафиных. И даже стариков Джамбуловых не было. Лишь на обратном пути заскочив в Богородское, и поднявшись пешком на шестнадцатый этаж, Климентьев достучался до профессора Данцева. Составить кампанию в бегстве на восток Григорий Сергеевич отказался. Он уже сидел на чемоданах, собираясь семьей к Гомелю на место посадки кафравского корабля.
— В Гомель бесперспективно, Григорий Сергеевич, — попытался убедить его Денис. — Разве не слышали, белорусы пропускают наших неохотно. Говорят, таким образом сводят счеты за цены на газ. Но если по чести, их тоже понять можно: сначала хотят устроить всех своих. А «свои» — все страна. И кафравцы… Эти черти ввели дискриминацию по возрасту. Слышали из новостей? Не вывозят никого старше тридцати двух. По их мутным понятиям даже Христа бы не взяли. В общем, крайне не советую — на Гомель только время потеряете, а его уже нет. Разумнее вас ехать с нами.
— Эх, Денис, — Данцев похлопал бывшего ученика по плечу. — За заботу спасибо. Молодчина ты — прибежал один из нашей молодежи. Но неужели думаешь, что профессор Данцев принимает решения от балды-папаньки?
— Даже в голову такого не приходило, — Климентьев чуть не поперхнулся, чтобы сдержать смех.
— Ты ж пойми, у меня железные связи с Национальной академией наук Беларуси. И оттуда уверенность, что я не останусь за бортом. Ждут друзья-белорусы. Зарезервировали места для моей семьи. С нами Хромов и Лучинский едет. Еще человек десять — пятнадцать из института. Кстати, завтракать будешь? — Григорий Сергеевич повернулся, помахивая ладонью, словно нагоняя на Климентьева крадущийся с кухни аппетитный дух. — Омлет с сосисками. А? Теперь когда такое отведаешь?
— Благодарю, Сергеевич, но откажусь, — аспирант мотнул головой. — Завтракали уже.
— А насчет Гомеля ты подумай, — настоял Данцев. — Для тебя и друга найдем места. Ответственно тебе втолковываю: Сибирь, Красноярск, Тунгуска — глупость чистой воды. Нигде на Земле не останется жизнепригодных районов. Дергать надо отсюда, вообще с планеты дергать, пока есть возможность.
— У меня мать, отец в Красноярске. И невеста туда вылетела, — хмуро заметил Денис.
— Ну тут уж… — профессор развел руками.
— Раз решили к Гомелю, поехал я, — Климентьев отступил к порогу. — Удачи, Григорий Сергеевич!
Данцев вдруг нагнал его и, проявив неожиданные чувства, обнял, шепча:
— Может, когда свидимся. Как бы хотелось! Как бы хотелось, чтоб на Земле пусть отчасти все было по прежнему: леса, реки, птички-бабочки и, главное, люди!
Больше в Москве задерживаться было незачем. До Владимира машину вел Лугин — больно ему не терпелось почувствовать «Лэнд Крузер» на ровной полупустой трассе, где педалька газа сама просится вниз. Когда мичман разгонялся за сто сорок, Климентьев назидательно осаждал его:
— Бензин зря палим. Сбавь, Серж. Сбавь, тебе говорю!
Помогало ненадолго, Лугин снова, может быть, неосознанно спешил прочувствовать мощь четырехлитрового движка. Только у поворота на объездную, когда Сергей остановился, чтобы отлить утреннее кофе в придорожных кустах, Денис вернул свое законное место за рулем. Дальше поехали тише, встречный ветер не так ретиво врывался в боковое стекло, разбитое под Туфаново пулей, и Лугин позволил себе выставить наружу ствол «Бекаса». По его военно-морскому мнению, демонстрация вооруженной силы в пути была полезной. Их Тойоту за Ногинском трижды поджимал покоцаный синий Крайслер с явным намерением остановить. А там только попробуй притормози. Даже Господь не знает, чем это обернется: в легкую можно остаться без топлива, без машины и жизнь заложить где-нибудь на грязной обочине, захлебываясь тепленькой кровушкой. Неприятная игра с Крайслером прекратилась, лишь когда Климентьев пальнул в воздух из дробовика. Подействовало. Образумились, отвалили.
Шипение асфальта под колесами разбавляли чудовищные пассажи «Апокалиптики». Они вырывались из динамиков сзади, и Сергею казалось, что «Лэнд Крузер» бежит, несется от неминуемого конца света, звучащему хором адских виолончелей, чернокрылой тенью налетающему на планету. Тень эта неторопливо и неумолимо движется с запада на восток, опустошая города, парализуя дороги и прорастая в сознании людей темными капиллярами безумия. Люди под этой проклятой тенью становятся марионетками, послушными чьей-то чужеродной воле, готовыми к любому лиходейству. Не только готовыми, а ищущими его, как пираньи, ощутившие кровь, мечутся в поисках свежего мяса.
Лугин вспомнил убитую девушку в квартире Климентьева. Из сумрака еще не сложившихся мыслей на него будто зыркнул ее глаз, похожий на кусочек дымчато-голубого стекла в распухшем лице. Мичман подумал, что не стоило так трусливо бежать из квартиры, а затаиться там до утра и наказать подонков, если бы те посмели появиться. Наверное, если бы он с Климентьевым сделал так — по чести и по зову сердца, и рядом с девушкой лег труп ее убийцы, ему, Лугину, стало бы решительно легче. Но с другой стороны, не значат ли эти мысли, что темные капилляры безумия уже проникли и в его мозг? Еще он задался вопросом: если человеческий мир охватила эпидемия помешательства и все катится под откос, с каждым днем кривее, хуже, то что будет с теми, кто выживет после девятого августа? Ведь те, выжившие, и он с Климентьевым, если им повезет, вряд ли смогут создать новый мир, гвозди для которого тряслись в багажнике джипа. Скорее все поуничтожают друг друга к чертовой матери. А немногих оставшихся доконает голод, беспросветные зимы и удушливая атмосфера. От цивилизации Homo sapiens — по существу непрочного сообщества голых обезьян — не останется ничего. Затем планета-могила перейдет в руки кафрафцев.
— Аспирант, объясни мне такую вещь, — Лугин покосился на Дениса, покачивавшего головой под сокрушительные ритмы «Апокалиптики», и сделал магнитолу тише. — На кой инопланетникам наша старуха-Земля после катастрофы? И зачем они так тужатся подписать дурацкие соглашения о передаче территорий?
— Это ты сунулся не по адресу. Откуда мне знать, что у них на уме, — Климентьев смотрел вперед, где за поворотом дороги виднелась вереница машин. — Сомнений нет, что они имеют виды на территории, но отчего, почему не могу сказать. Может чисто шкурный интерес — чего бы не перебрать, что плохо лежит. И почему бы не оформить официальной бумагой с подписями местных царьков. Может, эта бумага имеет какой-то особый смысл в их хреново-звездных мирах. Кстати, как я слышал из разглагольствований Нефедова, особо рьяно они добивались передачи территорий от России. Прямо так, что едва ли рубахи, вернее эти, скафандры на груди не драли в ООН — родины нашей, скоты, хотели. Вот на этот счет у меня соображения имеются.
— Ну, колись, — поторопил его Лугин, перекладывая ружье в другую руку.
— Просчитали они размеры катастрофы и врубились, что азиатская часть России в значительной степени уцелеет. Причем с большой кучей народа. А им этого как бы не надо. Они рассчитывают на планету в собственность целиком. Козлы-мутанты, блин, думают, сделают для вида доброе дело: вывезут непонятно куда часть населения, и мы им благоговейно в ноги кланяться будем. Ладно, похоже, там пробка, — он сбавил скорость до сорока.
— А я все думал, на кого похоже кафравцы. Какие-то уродские ассоциации вчера крутились в башке, аж разболелось в затылке. Сегодня понял: они напоминают мне ворон, слетевшихся на нечистый пир, в предвкушении человеческой гибели. Кафравцы… Это словечко созвучно со словом «катафалк». Тьфу, — мичман сплюнул на дорогу.
