Едва Гладышев вышел, омоновец, находящийся на улице, бросил последний взгляд в окно и, пригибаясь, завернул за угол дома.

Я не стал ждать особых приглашений и тем же путем, что попал на дачу Бруевича, вернулся к своей машине, перебежал через дорогу и, толкнув калитку на нечетной стороне улицы, скрылся за забором.

Машина с Дворецким, Петренко и Бруевичем остановилась чуть в стороне от пятьдесят второго дома как раз в тот момент, когда Филатова с ребенком на руках вышла из калитки. В нескольких метрах впереди нее и немного сбоку шли Гладышев и трое омоновцев. Четвертого видно не было.

— Это кто? — выкрикнула Филатова, пытаясь разглядеть сидящих в машине. И когда узнала Бруевича, вжавшегося в переднее сиденье, истерично заголосила: — Ты кого сюда привез? Где твоя машина? Что это за люди?

Дворецкий, стараясь не делать резких движений, появился из салона.

— Светлана Тимофеевна, не надо глупостей! Бросьте пистолет! — И, четко выговаривая каждое слово, добавил: — Вы же не будете стрелять в своего сына?!

Доли секунды для Филатовой оказалось достаточно, чтобы принять решение. Она отняла пистолет от головы ребенка и со словами: «Как ты смел им все рассказать?! Ненавижу! Гад! Гад! Гад!» навскидку, несколько раз выстрелила в сторону машины.

И в этот момент, откуда-то сбоку, раздался еще один выстрел. Филатова неловко дернула головой и завалилась на бок, продолжая прижимать к себе мальчишку.

Наступила тишина.

Все замерли и не могли отвести взглядов от упавшей Филатовой.

Первым из оцепенения вышел омоновец, выбравший себе позицию для стрельбы где-то за забором. Он перемахнул, сломав несколько досок, через ветхое деревянное ограждение, сорвал закрывающую лицо маску, подскочил к Филатовой, перевернул ее на спину и взял на руки ребенка.

Мальчишка испуганно на него посмотрел и через секунду, словно подавая для всех команду, что с ним все нормально и можно подходить, зашелся в плаче.

Омоновец прижал его к груди и забормотал, поглаживая по головке:

— Ну, ладно, маленький, ладно, тебе. Все уже позади… Ну, хочешь — поплачь, поплачь… А ты как думал в заложники попадать?.. Хорошего-то мало…

Через мгновенье все уже стояли рядом с ними, и только один Бруевич продолжал сидеть в машине и широко раскрытыми глазами невидяще смотреть на три аккуратные дырки в лобовом стекле, как раз напротив его головы…

Эпилог

Я включил компьютер, нашел файл с началом обзорной статьи по состоянию преступности в нашем регионе и перечитал.

«Убийством в наше время никого не удивишь.

Убивают банкиров и финансовых воротил, владельцев игорных заведений и нефтяных королей, политиков и журналистов, бандитских авторитетов и телевизионных знаменитостей.

Если хотя бы раз в неделю средства массовой информации не сообщают об убийстве всероссийского масштаба, то у законопослушного обывателя мелькает радостная мысль — неужели с беспределом покончено? Неужели жизнь входит в нормальное русло? Неужели?..

Но нет. Вечером, потешив себя размышлениями о новой, спокойной и безопасной жизни, утром, включив телевизор или раскрыв свежую газету, снова окунаешься в пучину кровавых разборок.

И снова перестаешь удивляться.

Но убивают, и не только по-крупному.

Убивают мелких предпринимателей и рыночных торговцев, водителей-дальнобойщиков и постовых милиционеров, дачников и горожан, бомжей и граждан с постоянной пропиской.

Убивают мужчин и женщин, стариков и детей.

Убивают и мужчины, и женщины, и старики, и дети. Убивают за миллион долларов и за мешок картошки. Убивают за дело и просто так.

Убивают, чтобы нагнать ужас на окружающих, и убивают, чтобы избавиться от разъедающего душу животного страха.

К убийствам привыкаешь, если можно привыкнуть к кровоточащей язве.

С убийствами смиряешься, если можно смириться с постоянным страхом за себя и своих близких.

И какими бы изощренными способами не совершались убийства, ими уже никого не удивишь.

И от этого становится жутко…»

Я поставил курсор после слов «…животного страха» и с нового абзаца дописал:

«Убивают в порыве ненависти и во имя любви».

Кир БУЛЫЧЕВ

ПОКУШЕНИЕ НА РАССВЕТЕ

От автора

Несколько лет назад я начал писать цикл рассказов об одной необычной лаборатории и ее необычной заведующей — Калерии Петровне. Потом из этих рассказов образовались романы под общим названием «Театр теней». Всего таких романа вышло три, но задумывал я их больше.

В том числе мне хотелось написать книгу о Детском садике — коллективном гении, интеллектуальном клоне.

Я написал первую главу или, вернее, рассказ, вводящий читателя в курс дела. Потом вмешались в дело житейские проблемы, отвлекли другие дела, а рассказ все ждал продолжения.

И только недавно, разбирая бумаги, я наткнулся на него.

И понял, что уже не напишу роман о Детском садике.

А рассказ существует.

Вот он перед вами.

Сначала это были подозрения, которые можно списать на случайность.

Но случайности накапливались, и Калерии стало казаться, что она сходит с ума. Если же она осталась нормальной, то сходит с ума окружающий мир.

Себя обвинять было легче. Последние недели могли свести с ума любого. Утром ты должна успеть приготовить еду на даче и постирать холодной водой. Затем — на электричке, набитой, душной, в Москву, всех ненавидя, но понимая чувства соседних сельдей в той же банке. Затем лаборатория, беготня по инстанциям, так как содержание Детского садика требовало и средств, и времени, и усилий. Затем своя работа, ведь никто ее не отменял. Наконец, вечером, хоть два-три часа надо побыть в садике. И это был самый трудоемкий отдых, который выдавался женщине средних лет. А затем снова в электричку — и на дачу, чтобы покормить собой комаров, а родственников котлетами.

И вот на эту бешеную, но банальную жизнь навалилось проклятие ненормальности — странных совпадений, пропажи вещей, неожиданных голосов и теней в саду, несчастных случаев, которые поражали добрых хороших людей, да и тех, от кого столько зависело, проклятие неожиданных жестоких и несправедливых болезней, даже смертей, и, наконец, исчезновения людей, которым никак нельзя было исчезать.

И Лере казалось порой, что она стала центром притяжения всех несчастий, всех бед, и сопротивлялась она потоку несчастий только потому, что была убеждена в обязательности и необходимости Детского садика.

В последнюю ночь перед заседанием Президиума Калерия проснулась часов в пять. От того, что кто-то хотел войти в комнату и отворил дверь. Дверь скрипнула, и человек замер на пороге.

Калерия проснулась, но молчала. Она уже догадалась, что в комнате есть кто-то чужой и страшный.

Она лежала, затаившись, словно ее могли не заметить, проглядеть и уйти.

А надо было толкать Олега, надо было кричать, звать на помощь — Мишка услышит, — соседи близко, у них охотничье ружье. Да не в пустыне мы, в конце концов!

А она лежала, скованная ужасом. Страхом более не за себя, а за родных. Ведь этот, кто пришел, он — продолжение кошмаров и бед прошедшей недели. Он наверняка вооружен, он может выстрелить или наброситься с ножом.

Тот, у двери, дышал тихо и часто. А ей казалось, что она слышит биение его пульса.

И по тишине громко хлестали ночные предрассветные звуки.

Вот капли ровно бьют по полной водой бочке. Они срываются с крыши и играют, словно ноготки по барабану. А вот пробежала по крыше кошка, неожиданный порыв ветра зашуршал листвой, и на землю посыпались остатки ночного дождя. На втором этаже закашляла во сне бабушка.