— Это все Светлана? — В голосе Дворецкого проскользнули издевательсткие нотки. Но Бруевич их и не заметил.

— Да! Она… Когда она поняла, что… Она вам этого разве не рассказала? Почему решила… — И тут до него окончательно дошло. — А когда это она вам успела все рассказать, если перед самым отъездом я ей звонил?

Ворвавшиеся в комнату замерли. Их было четверо. Трое громил-омоновцев в камуфляже, черных шапочках, закрывающих лица, и с автоматами. И Гладышев, выглядевший в их компании как студент-гуманитарий, призванный на военные сборы.

Ребенок на руках у Филатовой захлебывался слезами. Она прижимала его к себе и, успокаивая, несильно покачивала. Но маленький хромированный пистолет продолжала держать у его головки.

Омоновец, укрывшийся за стеной, теперь уже не торопился предпринимать никаких действий. Он прислонился к дому и прислушивался, что творится в комнате.

— Оружие на пол! — четко скомандовала Филатова.

Гладышев попытался что-то сказать, но она сразу его оборвала:

— Без разговоров! Магазины отстегнуть!.. Живоживо! Плохо учили, что ли, как это делать?!

Гладышев первым бросил пистолет себе под ноги. Следом полетели три магазина и автоматы.

— Руки за голову! — скомандовала Филатова.

Все неохотно подчинились.

— Вы понимаете, что у вас никаких шансов? — спокойным ровным голосом спросил Леонид.

— Шансов на что? — И сильнее закачала ребенка. — Тихо, мой маленький, все будет хорошо. Это плохие дяди, они скоро уйдут…

— Выбраться отсюда живой.

Филатова истерично, перекрывая плач ребенка, захохотала:

— У вас этих шансов еще меньше!

— Альберт, или ты нам все рассказываешь и не задаешь глупых вопросов, или путь к побегу свободен. — Дворецкий снова перешел на «ты» и кивнул в сторону открытой двери.

— То есть вы хотите сказать, что Светлана…

— Мы ничего не хотим сказать! — отрезал Дворецкий. — Говорить нужно тебе, чтобы спасти свою шкуру! А мы хотим слушать!

— Четвертый ребенок стал для Светланы роковым. После него она долго не могла оправиться, больше года я ее лечил, но потом был вынужден констатировать, что рожать она больше не сможет. Вообще. — Бруевич округлил и без того большие, навыкате глаза. — Для нее это был страшный удар… Где-то за полгода до рождения Павлика я ее почти уже уговорил остановиться, сочетаться законным браком, уехать за границу и начать новую жизнь.

— И вы решили вернуть ей детей?

— Клянусь вам, я ничего не решал! Светлану словно подменили. Я стал бояться за ее психику. Понимаете, в одночасье она стала ненавидеть всех тех матерей, которые воспитывали ее детей. Лютой, неоправданной ненавистью. Она закатывала мне истерики, кричала, что они не имеют никакого права на ее детей, что они не могут их любить, как может любить родная мать, что только она может сделать их счастливыми. Я боялся, что она сойдет с ума. Так продолжалось несколько месяцев. Чтобы хоть как-то ее отвлечь, я свозил ее в турне по Европе. Я старался ни в чем ей не отказывать… Но чувствовал, что она что-то замышляет. Со мной своими планами она не делилась. Только сказала, что скоро будет готова уехать за границу.

— А потом продала свою квартиру и машину?

— Нет, машину она не продала. Она сняла ее с учета, и я переоформил ее на свое имя. Чтобы я мог ее спокойно продать, когда она уедет. А сама пока продолжала на ней ездить. По моей доверенности.

— А не проще ли было ей выписать на вас генеральную доверенность на свою машину, чем снимать, снова ставить. Это и время, и деньги…

— Может оно, конечно, и проще, но Светлана хотела, чтобы, уехав за границу, ее ничего с Россией не связывало. Даже машина, числящаяся на ее имени. Она сказала — хочу уехать чистой и свободной.

— Однако… — протянул Дворецкий. — А вы сами?..

— Я планировал к ней приехать через несколько месяцев, может, через полгода. Мне тоже надо было здесь кое-что продать, закончить все дела…

— Вы знали, что у нее есть оружие?

— Про пистолет знал. Она давно его купила. Сказала, что для самообороны, на всякий случай. Я знал, что она очень хорошо умеет обращаться с оружием и был за нее спокоен. А про винтовку — нет. Честно. Я об этом узнал только после убийства Тополевой. Когда она продала свою квартиру, то переехала ко мне на старую, еще дедушкину дачу. В моей городской квартире она жить наотрез отказалась… Вечером в прошлую пятницу я к ней приехал, и она похвалилась, что треть дела сделала и показала винтовку. Тогда я окончательно понял, что она сошла с ума.

— Треть?

— Да. Она находилась в какой-то полной эйфории, порхала от счастья и поделилась со мной своими планами. Сказала, что теперь на очереди Котова и Павлик. Похвалилась, что все продумано до мелочей и никаких сбоев не будет. Я у нее спросил, зачем она это делает, она ответила, что только во имя любви к своим детям.

— Так она собиралась и у Тополевых похитить ребенка?

— Нет. Только у Котовых. Просто Тополеву Светлана возненавидела с самого начала. Как только я ее с ней познакомил. Мне с трудом удалось уговорить ее родить и для них… Хотя Ирине — я имею в виду Тополеву — Светлана очень понравилась. Да по другому она и не согласилась бы иметь от нее ребенка… — Бруевич первый раз за время разговора усмехнулся. Но это был очень грустный смешок. — Вот, черт, «она и не согласилась бы иметь от нее ребенка»… Бред какой!.. А Павлик ей был особенно дорог. Он был последним. — Повисла долгая пауза. — Это, во-первых. А во-вторых, — продолжил Бруевич, — может, это покажется вам смешным и несерьезным… — Он замялся.

— Да чего уж там. Мы и так уж обхохотались! — вставил Дворецкий.

— Зачатие Павлика и ребенка Шаровичей происходило естественным образом. Несмотря на всю симпатию к Светлане, Тополева наотрез отказалась, чтобы ее муж вступал со Светланой в контакт. Сказала, что будет очень его ревновать…

— Вот сам-то Тополев, небось, расстроился…

— Не очень… — И перехватив недоуменный взгляд Дворецкого, пояснил: — Я его знаю очень давно. Было время, когда он ко мне пачками привозил своих любовниц. То аборт, то еще что-нибудь… Но потом у него начала прогрессировать импотенция… В общем, мне пришлось порядком с ним помучиться, прежде чем Светлана забеременела… Спасибо, медсестра моя одна помогла.

Дворецкий повернулся к Петренко:

— Помнишь, Володь, я сразу тогда сказал, что либо Тополев импотент, либо имеет отношение к убийству. Чудес-то не бывает! Второе мы быстро отмели. Оказалось первое… Ладно, — он кивнул Бруевичу, — закрывай дверь и поехали на встречу с прекрасным…

Время шло, и я заметил, что Филатова начала нервничать. Она ногой подвинула к себе стул и села на него, не убирая пистолета от головы ребенка. Все попытки Гладышева завязать с ней разговор, она обрывала окриком «Всем молчать!», хотя только он один пытался что-то ей сказать.

Находящийся на улице омоновец периодически аккуратно заглядывал в окно, но так и не мог придумать, как помочь своим товарищам, оказавшимся в заложниках. Выстрелить в Филатову он не решался. Не знаю, чего он опасался больше — или слишком велика была вероятность попасть в ребенка, или того, что Филатова сама успеет нажать на спусковой крючок.

Мальчик перестал плакать и теперь с испугом, смешанным с неподдельным детским любопытством, разглядывал незнакомых людей. Время от времени он даже произносил какие-то малопонятные неразборчивые слова.

— За нами должны приехать! — неожиданно с вызовом выкрикнула Филатова.

— Очень хорошо. — Гладышев немного подумал и спросил: — Вы планируете уехать?

— Это не ваше дело!

— Конечно, не наше. Просто на улице наши люди. И тот, кто должен за вами приехать, может их испугаться и уехать обратно. Вы же не хотите остаться здесь навечно?

Филатова задумалась.

— Ты, — она метнула быстрый взгляд на Гладышева, — выходишь на улицу и приказываешь своим людям сложить оружие. Потом выхожу я. Если у кого-то увижу пистолет или автомат — я за себя не отвечаю! — Филатова сорвалась на крик: — Понятно? Все, иди! — Она кивнула в сторону двери. И снова задумалась. — Вы! — Она посмотрела на омоновцев. — Идете следом за ним! Руки не опускать!