Он остановил мой напор, выставив вперед ладонь.

— Ну, хорошо, хорошо… Мы не можем запрудить реку, но нам вполне по силам сесть на том берегу с парализаторами и останавливать каждого, кто попытается войти в неё.

— У нас есть ограничитель. Энергия.

Чен кивнул. Все-таки он был покладистым парнем.

— Лучшим вариантом было бы, если б им кто-нибудь из местных авторитетов попросту запретил бы идти дальше.

— Думаю, что все получилось как раз с точностью до наоборот. Скорее всего, кто-то из авторитетов и приказал им пойти и разобраться с тем, что тут произошло.

Эта мысль пришлась Чену по душе, и он вцепился в неё.

— Кто, по-твоему, тут может наложить запрет на то, чтоб переправляться через реку и идти в лес?

— Не знаю…

Я совершенно откровенно пожал плечами.

— Если тут теократическое общество — духовный глава, если светское государство — король, или кто-то такой же — сёгун, падишах, президент….

Чен кивал. Он и сам бы мог сказать все то, что сейчас говорил я.

— Только нам его, если он и есть — неделю только искать, а они неделю ждать не будут, сам понимаешь. Они завтра же туда полезут.

— Что ж, получается, что ничего не годится?

— Не годится, — подтвердил я с самым искреннем сожалением. Отчего-то Чен при этом не выглядел сильно огорченным.

— В таком случае осталось последнее средство, — сказал Чен как-то торжественно. — Я вызову их главного на поединок!

Мне показалось, что я ослышался.

— На поединок, — подтвердил Чен. — Если понятия дворянской чести тут развиты так же как и у нас на Земле, то…

Я, наконец, понял, что он имел ввиду и уточнил.

— Ты хочешь сказать, что они развиты так сильно, как это показывают наши исторические романы?

Чен кивнул, несколько не удовлетворенной поправкой.

— Я предложу поединок, с условием, что победитель остается здесь, а побежденный уходит…

Конечно, благородным поступкам есть место и нашем, далеко не идеальном мире, но я-то понимал, что благородные разбойники чаще встречаются именно в книгах и видео, а в обычной жизни отчего-то обычно место находится только разбойникам обыкновенным. Разбойникус-вульгарис, так сказать.

— Это…

Чен протянул руку, не дав мне договорить.

— Я сам скажу то, что хочешь сказать ты. «Это безумие!»

Я потрогал пальцем банку. В самый раз. Горячо, но не обжинает.

— Нет, друг мой по страховому событию, аварийный комиссар, владетель акций… В слове «безумие» есть что-то возвышенно-благородное. А то, что ты предлагаешь, называется иначе. Угадаешь, если есть охота угадывать?

— Глупость?

— Совершенно в дырочку.

Чен удовлетворенно кивнул, словно сам только что подсказал мне это слово. Меня это несколько задело.

— Кто знает, какие у них тут понятия о чести? И насколько далеко простираются порывы их души в сторону благородства? Я не берусь предсказать….

Я говорил, а Чен кивал, соглашаясь. Потом я замолчал, а он прекратил кивать, и мы какое-то время смотрели друг на друга. Пока мы молчали, в голове у меня объявилась простая мысль. Если мы ничего не предпримем сегодня, то завтра они полезут за реку и последствия этого будут вполне предсказуемы. Порукой тому была не чья-то воля, а безмозглость киберов. Значит, годится все, что может хотя бы теоретически предотвратить кровопролитие.

А если иных вариантов нет, то почему бы не попробовать что-нибудь безумное, вроде того, что предлагает Чен? Поединок — так поединок. Себя мы так и так убить не дадим, а вдруг и повезет?

— Я вообще-то не против поединков в принципе… — прервал я провисшую тишину. — Поединок, так поединок, пожалуйста, только вот на счет честности… Раз уж у них свои понятия о честности, то ведь и у нас могут быть свои, а? В конце концов, кто нам мешает..

— Никто, — согласился со мной Чен. — Тем более, что мы ведь хотим им добра… Не так ли?

— А как же иначе?

Проводить поединок, имея за спиной друга-невидимку с парализатором — одно большое удовольствие. Я улыбнулся. Мы друг друга стоили. Я бы Чену палец в рот не положил и никому из туземцев этого не посоветовал.

— Осталось придумать, как мы передадим вызов…

— У нас есть «воробей», а переводчик уже, я думаю кое-чего понахватался.

Я проверил память переводчика. Нда-а-а-а. Сто десять слов. Не густо. И наверняка ведь, по крайней мере, треть — ругательства…. Ну, так нам ведь не философские разговоры вести, отвлеченные понятия обсуждать. Должно хватить и двух третей.

Два светильника в разных концах палатки лучились желтоватым светом. За слюдяными окошками дергался язычок пламени, а вокруг мелькала мошкара. За стенами хоть и светило солнце, но зато гулял холодный ветер, и в теплый простор эркмассовой палатки летучей мелочи набилось преизрядно.

За полотняной стеной остался лагерь. После прибытия императорского гонца с вестью о скором появлении в лагере Императора, там стояли двойные караулы, а Братья вообще бессменно оплясывали лагерь, оберегая его от зловредного колдовства, только Эвину в пользу от их стараний верилось мало. Ни вчера, ни сегодня они не смогли противостоять колдовству, так почему же это должно случиться сегодня? Демоны могли быть где угодно, хоть тут же, рядом, в палатке, как вчера ночью, хоть за спиной…

О невидимых врагах думал не только Эвин. Рука эркмасса то лежала спокойно, то сжималась, словно охватывала рукоять меча. У Лоэра зачесалось за ухом, там, где его достал не пойманный вчера колдун и он негромко, словно про себя сказал:

— Я бы охотно скрестил с ним меч.

— Не ты один.

— С порождением дьявола? — покачал неодобрительно головой монах. — Гордыня помрачила вам головы, молодые господа! Биться с прихвостнями дьявола должен монах! Вера тут острее копья и быстрее меча!

Эвин не обратил на слова внимания. Срадний Брат был по-своему умен, но вот именно то важно, что по-своему. У него были свои догмы, а значит и свои шоры на глазах.

— Ты тоже считаешь, что это люди?

Эркмасс молчал совсем недолго.

— Люди ли, демоны ли… Это не важно. Раз они взяли одежду, значит, у них есть тело. А если у них есть тело, значит, есть куда воткнуть меч. Сегодня мы видели, что они не всемогущи. Хитры, но не всемогущи.

Эвин посмотрел вопросительно и эркмасс пояснил.

— Сильному не нужна хитрость.

— Иногда зло скрывает свою силу… — начал Терпий.

Эркмасс поднял взгляд на него, и тот примолк, прикусив губу. Эркмасс сердился, но кроме ожидаемой злобы Эвин разглядел в глазах и недоумение.

— Ты мне, знаток знамений, лучше объясни вот что… Почему они были голые? Это что-нибудь значит?

— А как же! — Монах сунулся головой под свет. — В «Алом свитке гнева» сказано….

Он поднял для значимости палец, закатил глаза.

— «…ночною ли тьмой, светом ли дневным, с ветром ли или с землей, войдут они без одежды, четным числом…»

Теперь эркмасс смотрел на Брата по Вере даже как бы не с уважением. Он старался понять, что эти слова значат, только выходило плохо. Эвин смотрел то на него, то на монаха, только тот уже молчал, считая, что и так сказал не мало. Открыл, так сказать, глаза, направил на нужный путь. Эркмасс молчал, но Эвин чувствовал, что как и он сам, Кори ничего не понял.

— Ну и что это означает?

— Это значит, что зло пришло, чтоб остаться! — Монах сказал это не поворачиваясь к нему, а по-прежнему глядя на эркмасса. — И противостоять ему сможет не тот, кто одет в железо и вооружен им, а тот, кто не имеет ничего кроме Веры, которая сильнее железа и соленой воды!

— По чему он тогда оставил их в живых?

— Я и сам удивляюсь, как это он не сожрал их всех? — понизив голос, отозвался Брат по Вере. Несколько мгновений он хмурился, и вдруг лицо его просветлело. — Наверное, он не мог сделать иначе!

— Почему?

— Если б он их сожрал или убил, то они бы не пришли и, значит, тогда пророчество не исполнилось бы!