Кроме выучки наемников и опытности их офицеров, защитников города очень беспокоило присутствие в армии Лесного Кота настоящего колдуна. Да еще «стихийника», как назвал его мэтр Абрельм. Кто знает, чего от него ждать? Возьмет да и обрушит молнии с неба. Или прожжет пламенем стену… Или нагонит на город ядовитый туман… Тут уж и не знаешь, верить старым книгам или нет, что в них правда, а что выдумка? А летописцы наравне с романистами не стеснялись, описывали чудеса, совершаемые волшебниками древней Сасандры, красочно и с размахом. Правда, все писатели были единодушны в одном – вот уже больше пяти веков чародеи не принимали участия в сражениях. Великий Круг магов Сасандры следил за ними очень строго, а поскольку в Круг входили самые сильные волшебники, ослушника размазали бы на месте. Чтобы и другим неповадно было. Вот только Круга теперь нет, колдуны предоставлены каждый сам себе, и всякий из них поступает согласно собственным понятиям о справедливости. Мэтр Абрельм, к примеру, очень помог восставшим в ночь Огня и Стали и сейчас делает все, что в его силах. Другое дело, что силенкой его Триединый обделил. Даже среди нынешних волшебников он выглядит, мягко говоря, слабаком, а уж с прежними и сравнивать стыдно. «Стихийник» едва не убил его в простом противостоянии – еще немного, и из Абрельма ушла бы жизнь до последней капли вместе с Силой.
Гуран умел видеть, слышать и делать выводы из увиденного и услышанного. Если не предпринять какой-либо отчаянный шаг, Аксамала обречена. Ее падение и гибель – лишь дело времени. Или армия кондотьера Жискардо пойдет на очередной штурм, отбить который, учитывая отличную выучку атакующих и, мягко говоря, сомнительную подготовку защитников, уже не удастся, или измученные голодом, холодом и неизвестностью горожане сами откроют ворота. Конечно, это понимали многие из «младоаксамалианцев», но выводы делали разные. Новый глава сыска – Жильон – видел спасение в установлении жесточайшего надзора за любым проявлением недовольства, показательными расправами над инакомыслящими, усилением дисциплины и сплоченности в рядах единомышленников… Пока еще единомышленников. Мэтр Дольбрайн решился на восстановление императорского правления. Ради спасения города и страны он рискнул потерять уважение у самой свободолюбивой части горожан – студентов. И потерял его в какой-то мере. Поползли разговоры, слухи… Нашелся один сумасшедший, который утверждал, что учителя подменили богатеи и притихшие до поры до времени дворянчики.
В глубине души Гуран с ним соглашался. Только бедняга и предположить не мог, что подмена произошла гораздо раньше и настоящего философа Дольбрайна никто из них на самом деле не знал.
Предсмертные слова фра Лаграма заронили вначале всего лишь слабое сомнение, но заставили вельсгундца повнимательнее приглядываться к правителю. И вскоре он начал замечать легкие нотки фальши в словах философа, попытки красивыми словами прикрыть пустое содержание фраз. Критический взгляд помог многое увидеть в ином свете. То, что раньше выглядело легкой рассеянностью гения, теперь воспринималось как недостаток образования. То, что прежде казалось желанием не принимать важное решение в одиночку, стремлением посовещаться с помощниками и учесть их мнение, нынче очень напоминало попытку уйти от ответственности, переложить груз заботы на плечи других людей. А эта идея с коронацией на императорский трон? После всех речей, посвященных восхвалению народовластия, свободы, равенства и братства? Как это прикажете понимать, кроме как попытку узурпации власти? Гуран не стал протестовать в присутствии купцов и ремесленников, но после выдержал не одну неприятную беседу, в особенности со старыми соратниками – Крюком, Абрельмом, Ченцо. Они считали его выходку глупой и детской. Это же надо! Покинуть зал заседаний! Сам Дольбрайн молчал. Не попытался выяснить отношения, объясниться. Молодого человека это тяготило. Как обидно разочаровываться в человеке, которому верил больше, чем себе! Гадостное ощущение, от которого более слабый может и в петлю голову сунуть, хотя, по учению Триединого, это великий грех.
Может быть, поэтому Гуран решился лично повести людей на отчаянную вылазку, в провальности которой почти никто в крепости не сомневался? Основываясь на донесениях Лиса (эта кличка прочно приклеилась к мальчишке-разведчику), главнокомандующий «младоаксамалианцев» сумел понять, где в лагере наемников имеются слабые места. Например, они спустя рукава охраняли часть периметра, противоположную Аксамале. Дозоры же, выставленные, чтобы наблюдать за крепостной стеной, растянулись не более чем на две мили – все-таки охватить город полностью армии Жискардо оказалось не под силу. Да и, по всей видимости, наемники презирали закрывшихся в крепости горожан и подвоха от них не ждали. Раз так, рассудил Гуран, то мы просто обязаны устроить им неожиданность. Причем чем неприятнее она будет, тем лучше для нас. Он посоветовался с Ченцо и Вильяфьоре, высказав свой замысел: выбраться из дальних ворот – лучше всего для этой цели подходили западные или Дорландские ворота, совершить быстрый обход, скрытно проникнуть в лагерь наемников и… Ну, дальше были две равновеликие задачи: можно было попытаться достать самого кондотьера, а можно – колдуна-«стихийника». Если не выйдет ни того, ни другого, хоть панику посеять.
Ченцо сразу назвал план командира безумным и обреченным на провал. Конечно, отчаянные порывы ценятся поэтами и романистами, но обычные люди живут гораздо дольше, если их избегают. А потом добавил, что он, Гуран, принесет гораздо больше пользы жителям Аксамалы, если останется во главе войска и отобьет еще один штурм. А если уж спятил, то иди сам в пасть к Лесному Коту и не тяни за собой ни в чем не повинных людей. Плюнул и ушел.
Гуран не слишком расстроился, ибо приблизительно такой отповеди и ждал от бывшего горшечника. Уж слишком основательным тот всегда был. Надежный и потому незаменимый как помощник, но лишенный какой бы то ни было выдумки.
Вильяфьоре, напротив, командира поддержал. Не безоговорочно, конечно. Бывший офицер сразу посоветовал распрощаться с надеждой серьезно достать кого-либо из командования кондотьерской армии. Уж чего-чего, а обезопасить себя они умеют. Посты часовых, телохранители… Многие держат в шатрах боевых котов, натасканных вцепляться в глотку любому двуногому, заглянувшему не вовремя. Уж лучше наделать шума в самом лагере. Поджечь, например, палатки рядовых. Уничтожить запас фашин, изломать штурмовые лестницы. Тихонько утащить запас арбалетных болтов – двойная польза, ведь их можно будет применить против прежних владельцев. Можно основательно подпортить, а лучше, совсем уничтожить запас провианта и фуража. Это надолго отобьет у осаждающей армии мысли о штурме – на голодный желудок на стены не лазят. Гуран не мог не согласиться с доводами второго помощника. Они тут же выяснили у Лиса расположение складов и приготовили четыре кувшина с маслом, чтоб лучше горело. И все же вельсгундец не отказался до конца от идеи обезглавить армию наемников. Она лишь перешла из списка первоочередных задач к тем, что выполняются по принципу: получилось – хорошо, нет – значит, так тому и быть.
Уже перед самым входом из города Гуран спросил Вильяфьоре, почему бывший гвардеец поддержал его, да не просто поддержал, а вызвался сопровождать туда, откуда оба рискуют не вернуться? Подкручивая щегольской ус (уж в чем-чем, а в желании пускать людям пыль в глаза дворянский дух Вильяфьоре остался непоколебим), офицер ответил, мол, они теперь одной веревкой связаны – он же из «бывших», из дворян, дня не пройдет, как Жильон придерется к чему-нибудь и отправит на виселицу. Уж если погибать, так вместе.
Вот теперь они и шагали сквозь тьму: дюжина добровольцев из числа студентов, Гуран с Лисом во главе колонны, Вильяфьоре замыкает. Все отлично вооружены: легкие арбалеты, мечи, корды, кое у кого вдобавок метательные ножи. Кольчуги, защищающие далеко не от всякого оружия, решили не надевать. Как и шлемы. Они будут только мешать, если придется побегать с врагами наперегонки. В заплечных мешках масло, трут, пучки сухой щепы. Настроены решительно и сурово. Как и подобает идущим на смерть героям.
