В ласках знатных шлюх

Забывая грусть.

В красном стане храп.

В красном стане смрад.

Вонь портяночная

От сапог солдат.

Завтра, еле свет,

Нужно снова в бой.

Спи, корявый мой!

Спи, хороший мой!

Пусть вас золотом

Свет зари кропит.

В куртке кожаной

Коммунар не спит.

На заре, заре,

В дождевой крутень

Свистом ядерным

Мы встречали день.

Подымая вверх,

Как тоску, глаза,

В куртке кожаной

Коммунар сказал:

«Братья, если здесь

Одолеют нас,

То октябрьский свет

Навсегда погас.

Будет крыть нас кнут.

Будет крыть нас плеть.

Всем весь век тогда

В нищете корпеть».

С горьким гневом рук,

Утерев слезу,

Ротный наш с тех слов

Сапоги разул.

Громко кашлянув,

«На, – сказал он мне, —

Дома нет сапог,

Передай жене».

На заре, заре,

В дождевой крутень

Свистом ядерным

Мы сушили день.

Пуля входит в грудь,

Как пчелы ужал.

Наш отряд тогда

Впереди бежал.

За лощиной пруд.

А за прудом лог.

Коммунар ничком

В землю носом лег.

Мы вперед, вперед!

Враг назад, назад!

Мертвецы пусть так

Под дождем лежат.

Спите, храбрые,

С отзвучавшим ртом!

Мы придем вас всех

Хоронить потом.

Вот и кончен бой,

Машет красный флаг.

Не жалея пят,

Удирает враг.

Удивленный тем,

Что остался цел,

Молча ротный наш

Сапоги надел.

И сказал: «Жене

Сапоги не враз.

Я их сам теперь

Износить горазд».

Вот и кончен бой,

Тот, кто жив, тот рад.

Ай да вольный люд!

Ай да Питер-град!

От полуночи

До синя утра

Над Невой твоей

Бродит тень Петра.

Бродит тень Петра,

Грозно хмурится

На кумачный цвет

В наших улицах.

В берег бьет вода

Пенной индевью…

Корабли плывут

Будто в Индию…

Сентябрь 1924

Пой песню, поэт,

Пой.

Ситец неба такой

Голубой.

Море тоже рокочет

Песнь.

Их было

26.

26 их было,

26.

Их могилы пескам

Не занесть.

Не забудет никто

Их расстрел

На 207-й

Версте.

Там за морем гуляет

Туман.

Видишь, встал из песка

Шаумян.

Над пустыней костлявый

Стук.

Вон еще 50

Рук

Вылезают, стирая

Плеснь.

26 их было,

26.

Кто с прострелом в груди,

Кто в боку,

Говорят:

«Нам пора в Баку –

Мы посмотрим,

Пока есть туман,

Как живет

Азербайджан».

……………

Ночь, как дыню,

Катит луну.

Море в берег

Струит волну.

Вот в такую же ночь

И туман

Расстрелял их

Отряд англичан.

Коммунизм –

Знамя всех свобод.

Ураганом вскипел

Народ.

На империю встали

В ряд

И крестьянин,

И пролетариат.

Там, в России,

Дворянский бич

Был наш строгий отец

Ильич.

А на Востоке

Здесь

Их было

26.

Все помнят, конечно,

Тот,

18-й, несчастный

Год.

Тогда буржуа

Всех стран

Обстреливали

Азербайджан.

Тяжел был Коммуне

Удар.

Не вынес сей край

И пал,

Но жутче всем было

Весть

Услышать

Про 26.

В пески, что как плавленый

Воск,

Свезли их

За Красноводск.

И кто саблей,

Кто пулей в бок,

Всех сложили на желтый

Песок.

26 их было,

26.

Их могилы пескам

Не занесть.

Не забудет никто

Их расстрел

На 207-й

Версте.

Там за морем гуляет

Туман.

Видишь, встал из песка

Шаумян.

Над пустыней костлявый

Стук.

Вон еще 50

Рук

Вылезают, стирая

Плеснь.

26 их было,

26.

……………

Ночь как будто сегодня

Бледней.

Над Баку

26 теней.

Теней этих

26.

О них наша боль

И песнь.

То не ветер шумит,

Не туман.

Слышишь, как говорит

Шаумян:

«Джапаридзе,

Иль я ослеп,

Посмотри:

У рабочих хлеб.

Нефть – как черная

Кровь земли.

Паровозы кругом…

Корабли…

И во все корабли,

В поезда

Вбита красная наша

Звезда».

Джапаридзе в ответ:

«Да, есть.

Это очень приятная

Весть.

Значит, крепко рабочий

Класс

Держит в цепких руках

Кавказ.

Ночь, как дыню,

Катит луну.

Море в берег

Струит волну.

Вот в такую же ночь

И туман

Расстрелял нас

Отряд англичан».

Коммунизм –

Знамя всех свобод.

Ураганом вскипел

Народ.

На империю встали

В ряд

И крестьянин,

И пролетариат.

Там, в России,

Дворянский бич

Был наш строгий отец

Ильич.

А на Востоке

Здесь

26 их было,

26.

……………

Свет небес все синей

И синей.

Молкнет говор

Дорогих теней.

Кто в висок прострелен,

А кто в грудь.

К Ахч-Куйме

Их обратный путь…

Пой, поэт, песню,

Пой,

Ситец неба такой

Голубой…

Море тоже рокочет

Песнь.

26 их было,

26.

Сентябрь 1924

1

«Село, значит, наше – Радово,

Дворов, почитай, два ста.

Тому, кто его оглядывал,

Приятственны наши места.

Богаты мы лесом и водью,

Есть пастбища, есть поля.

И по всему угодью

Рассажены тополя.

Мы в важные очень не лезем,

Но все же нам счастье дано.

Дворы у нас крыты железом,

У каждого сад и гумно.

У каждого крашены ставни,

По праздникам мясо и квас.

Недаром когда-то исправник

Любил погостить у нас.

Оброки платили мы к сроку,

Но – грозный судья – старшина

Всегда прибавлял к оброку

По мере муки и пшена.

И чтоб избежать напасти,

Излишек нам был без тягот.

Раз – власти, на то они власти,

А мы лишь простой народ.

Но люди – все грешные души.

У многих глаза – что клыки.

С соседней деревни Криуши

Косились на нас мужики.

Житье у них было плохое —

Почти вся деревня вскачь

Пахала одной сохою

На паре заезженных кляч.

Каких уж тут ждать обилий, —

Была бы душа жива.

Украдкой они рубили

Из нашего леса дрова.

Однажды мы их застали…

Они в топоры, мы тож.

От звона и скрежета стали

По телу катилась дрожь.

В скандале убийством пахнет.

И в нашу, и в их вину

Вдруг кто-то из них как ахнет! —

И сразу убил старшину.

На нашей быдластой сходке

Мы делу условили ширь.

Судили. Забили в колодки

И десять услали в Сибирь.

С тех пор и у нас неуряды.