V Бьются они, лезут на́ стены высокие. Крепость не сдавалась сорок дней. Там солдаты с пушками, там рвы глубокие. К дню сороковому весь город в огне. Крепость сдали. Город пал. Воевода в лес дремучий на коне ускакал. Как пожар тушили трои сутки. Головни летели аж до воды. В поле выходили еще трои сутки Зарывать-хоронить мертвые тела. Волки серые из лесу повыбегивали. Черны во́роны из облак повылетывали. Волки-во́роны сбегались да слеталися. Волки-во́роны тащили рвали мертвые тела. Уж и вдосталь они да полакомились Молодой да свежой человечинкой. Волки-во́роны девились, что за бой тут был. Что за бой тут был, за диковинный. Все-то русская кровь, все-то русский дух. Где-же вороги? Иноземщине? Гул пошел вдоль Волги по всей по Руси: Город, мол, Саратов Разин взял. VI Куда-ж делся князь Мухояров. Куда-ж подевался старый. Он спешить не любил, он по княжьи жил, Ехал трусцой да исподволь. А куда доедет, сельцо-ли, деревня-ли, Тут и стой, раскладайся. Сутки-ли, неделя-ли, месяц-ли со́ днем, Спи, пей да ешь, дни не считаны. Уж доехал-ли куда Мухояров князь, Мухояров князь да с челядью, Да с челядью, со всем поездом, Нам доподлинно не ведомо. Васю стремянного, паренька любезного, Метиной отметил царский командир. От соска от левого поперек по ребрышкам Саблею вострою полоснул. Как идет Васюта да весь перевязанный, Как идет Васюта ко шатру. — Допустите, милые товарищи сердешные, Допустите, ро́дные, к самому. — Так и так, доложили, свет Степан Тимофеич, Тебя видеть, свет, желает парень Вася стремянной. Держит речь к Васюте Тимофеич: — Чем тебя пожаловать за рану за твою? — А ему Васютка: — Болит моя грудка, Только глубже раны грудь болит. Болит мое сердце, плачет ретивое. — Все ему поведал, не таясь. — Так и так. Как мне быть да как мне горю пособить, Да как мне с девкою поладить, чтоб счастливым быть? — Как при этом слове Разин захохочет. — Вот так парень, шут дери! Елки зеленые! Мать твою к монахиням! Желторотый ты худодум! Хурды-мурды через пень да через дьяконов плетень, Шилды-булды чикалды, хлоп в лоб протопопа, Знай Кузькину мать! Как тебя, парень, угораздило Елки-палки девку полюбить, Коли ты не знаешь, мать твою в овчину, Что с ней делать, дуй тебя горой! Пей! Пей! Лей парнишке, Сенька-везенька, Пеннику, пеннику лей, лей, лей. Надо бы княжне твоей раскрасавице Повисеть меж двух меж столбиков. Ну да худо-ли, ну да ладно-ли, Ныне светит солнышко больно хорошо. Дайте парню тройку, черти еловые, Тройку дайте, черти, коней-чертей. Сани покройте, мать вашу за ногу, Сани расписные персидским ковром. Ты скачи, парнишка, в рот те оглоблю, Ты скачи, еловый пень да в день и в ночь. Прямо к Катерине, сукин кот, к невесте. Эй вы, косопузые! Живо закладай! Привези ты сюда, растакой такой, Ты невесту свою раскрасавицу. Мы поженим вас, обвенчаем враз. Без попов, без свечей да без ладану. Хлоп в лоб попадью. Митрофаныч, балалайку доставай. Посаженным отцом на той свадьбе буду я. Воля вольная будет посаженная мать. Пей, парнишка! Ребятишки, наливай. Торопись да поворачивай. — Здоров был Степан биться-драться, здоров и ругаться, здоров и доброе слово молвить. Поскакал на тройке Васенька, только ископыть летит. Все сбылось по слову по Степанову. Тут и сказу нашему конец приспел. Видно сколь веревочку ни вить, концу надо быть. Хорошо, что все случилось по хорошему. Так-то. Айзман
Их жизнь, их смерть ПОВЕСТЬ. I Через два месяца после своей свадьбы Эрнестина родила. Муж ее, Жюль, был в поле, пахал. Когда стало смеркаться, он выпряг лошадей и вывел к дороге. Лошади были: Маркиза — большая кобыла, серая, в яблоках, и Гарсонэ — тощий и мелкорослый белый конек, с сильно загаженными задними ногами и с хронической язвой на шее. На Маркизу Жюль сел, как на диван, свесив обе ноги на левый бок, и поехал домой. Четвертый уже день Жюль не пьян. Вчера очень мало выпил, сегодня утром хлебнул стакана три, да с собой в поле прихватил литра полтора. Только и всего. А теперь шестой час. Пора двигаться. Надо поскорей добраться до деревни, насыпать коням овса, да и самому пожевать. Старый Виар привез новое вино, говорит, по случаю приобрел особенно хорошее, — надо попробовать. — Вперед, Маркиза! чего икаешь?.. Позади мостка, немножко дальше мерии, на крыльце мясной, стоит свояченица Жюля, мясничка Мари. На свою сестру Эрнестину, жену Жюля, она совсем не похожа. Она толстомясая, с двойным, белым подбородком, очень опрятная, расфранченная, и прическа у нее пышная, с гребешками. Стоит она здесь и высматривает, не возвращается ли с вокзала Монсель, агент по продаже земледельческих машин, ее любовник. Что то не видать его! А уж поздно, последний поезд. Темнеет. Моросит дождь. Пастух Христиан гонит с поля овец. Из ворот выбегают бабы забирать своих. Под большим зонтом, громко крича и стуча деревянными башмаками, гонится за убегающей черной овцой тонконогая девочка в черном. На станции, с натугой и хрипло, точно он изрядно выпил, свистит паровоз, и ложатся на мокрую, темнеющую дорогу желтые полосы от зажженных фонарей.
|
