Я резко закрываю шторы, мечтая их запереть , и толкаю оцепеневшего Каллума к двери.

— Оленей нынче развелось, — говорю я тоном, будто обсуждаю ужин. — В этом сезоне их слишком много, они заполонили все. Надеюсь, люди запирают собак на ночь. Так погиб Космо.

— Они идут за мной, — голос Каллума дрожит, становится громче.

— Олени? — переспрашиваю я. — Ты думаешь, олени преследуют  тебя? Потому что там никого нет. Только олени.

— Мам…

— В кустах были олени, — твердо говорю я, глядя ему в глаза. — А тебе показалось, что это что-то другое. Но это не так, Каллум. Они покрыты клещами и иногда нападают на собак. Вот и все. Просто олени.

Его глаза наполняются слезами. Я борюсь с чем-то, пытаюсь остановить это, пока не поздно. Надо давить жестко. Я иду ва-банк.

— Я когда-нибудь врала тебе, Кэл?

Я смотрю ему в глаза. Он хочет  мне верить — ему просто нужно разрешение.

— Ты говорила, что соленые огурцы вкусные, — тихо бормочет он. Это полный бред, потому что его мозг сейчас не работает, но мне больше ничего и не нужно.

— Кроме огурцов, — говорю я. — Я врала тебе только  насчет огурцов.

Я заставляю  его поверить, и через секунду вижу, как его взгляд становится суше, яснее.

— Я ненавижу огурцы, — шепчет он.

— Они тоже тебя ненавидят, — отвечаю я.

Чувствую, как его плечи расслабляются под моими руками.

— Ты врала про папины усы, — говорит он.

От облегчения у меня кружится голова.

— Это не вранье, — отвечаю я. — Это управление хрупкой мужской самооценкой.

Я улыбаюсь, и это дает ему право улыбнуться в ответ. Он верит мне. Доверяет. Я его мать. Я почти верю себе.

— А теперь иди чистить зубы, — говорю я. — И готовься ко сну.

Он слушается. Он такой хороший мальчик. Не знаю, откуда это в нем. Наверное, от Стивена.

В тот вечер я ничего не говорю Стивену. Не хочу все портить. Пока нет.

Кроме того, я убеждаю себя: все в порядке. Все всегда  было в порядке. Почему что-то должно измениться?

Дети никогда не встают раньше девяти, поэтому я говорю Стивену:

— Давай выпьем кофе на пляже.

Когда мы выходим за калитку, на дощатом настиле еще лежит туман, но я замечаю справа размытое пятно оранжевого — жилет ОхБэ. Он стоит в двух домах от нас, просто смотрит на наш дом. Просто присматривает .

Теперь я знаю: все не  в порядке.

Солнце только поднимается над горизонтом, когда мы доходим до пляжа. Кроме мужчины, бросающего теннисный мяч собаке у мола, никого нет. Я рассказываю Стивену о вчерашнем. Об ОхБэ.

— Черт! — кричит он.

Я инстинктивно оглядываюсь, но мужчина у мола просто снова подбирает мяч, а его собака резвится в прибое.

— ЧЕРТ!

— Прости, — говорю я, прижимаюсь к его напряженному телу, уткнувшись лбом в грудь.

— Почему ты не сказала мне вчера? — отстраняется Стивен. — Почему ждала?

Я держу его за руки и смотрю вверх. Не позволю нам злиться друг на друга.

— Потому что это ничего бы не изменило, — говорю я. — Ты знаешь. Ты бы только напугал Каллума и Зи.

Я не собираюсь спорить. Он пытается пристально смотреть на меня, но через минуту сдается.

— Это неправильно, — говорит он, глядя на воду. — Надо что-то делать. Надо было что-то сделать после Литваков.

— Ты прав, — соглашаюсь я. — Надо было.

Но я знаю: ничего нельзя сделать.

В восьмидесятых пытались что-то сделать с Пустышами, и в результате несколько полицейских с материка пропали без вести. Островные пожарные и спасатели сообщили, что они погибли в лодочной аварии. Это был последний раз, когда официальные лица пытались что-то предпринять. Потом появились добровольцы из ОхБэ - Охраны Безопасности . Людям стало спокойнее. Наблюдения сократились. Потом, после 11 сентября, когда вся страна горела желанием действовать , несколько домовладельцев снова попробовали что-то сделать. Все закончилось еще хуже.

— Позвоним Литвакам, — строит планы Стивен, пытаясь контролировать ситуацию, спасти нас. — Поговорим с ними. Кажется, Шерри с дочерью переехали в Райнбек.

— Конечно, — говорю я. — Найду номер Шерри.

Я не собираюсь искать номер Шерри.

Стивен принимает решение.

— Сегодня соберем вещи, — говорит он. — Сразу как вернемся. Уедем на пароме в 9:15, только я и Каллум, чтобы никто не заподозрил. Ты с Зи приедете завтра или послезавтра.

Я думаю о ДобрОхране, наблюдающем за нашим домом. Они знают, что это мы нашли Тома Докса. Мы никуда не уедем. Кто-то уже пытался уехать до нас. Говорят, от этого стало только хуже.

Стивен продолжает:

— Если кто-то спросит, скажи, что у моей мамы ухудшение, и мы летим во Флориду. Оставим все вещи, даже продукты. Либо сами приедем закрыть дом в конце сезона, либо попросим Фарберов.

Я больше не могу это слушать.

— Стивен, — говорю я. — Давай просто проведем хороший день, ладно? Дадим ему это.

Потому что ничего не работает. Люди уже пробовали, и ничего не вышло. Мы оба это знаем.

На четвертое лето, когда мы с Стивеном приехали сюда (тогда мы еще снимали, даже до рождения Зи), новая пара увидела Пустыша. Они заперлись в доме. Прибили двери гвоздями. У них было ружье.

Два дня никто на острове не мог выйти на улицу. Потом все согласились говорить страховым, что был ураган. Пришлось заводить новых собак. Эту пару больше никто не видел.

После этого мы перестали приезжать, потом родилась Зи, а потом Фарберы снова пригласили нас. Они уверяли, что все спокойно, ничего не изменилось. Говорили, уехали всего несколько семей. Говорили, здесь безопасно. И они были правы.

Мы купили дом, и ничего не происходило. Шестнадцать лет ничего .

Да, иногда их видели, и это могло пугать, но ничего страшного. Просто не смотри на них. Не замечай. Если один попадает в поле зрения — игнорируй.

Один прокрался через кусты у Зайлеров в среду утром во время пандемии, а мы с Дженн просто продолжили болтать, и ничего плохого не случилось. Ничего плохого не случится, если не обращать на них внимания, если делать вид, что их не существует. Уже много лет  ничего плохого ни с кем не случалось. Кроме Литваков, но это был единичный случай, и все говорили им не задерживаться после конца сезона.

А теперь Том Докс.

Теперь Каллум.

Стивен смотрит на меня, хочет спорить, но спорить не о чем. Наши дети выросли так же, как и мы — проводя лета в полной свободе, учась быть уверенными и ответственными, находить общий язык, заводить друзей без родительской опеки. Нам нужно было соблюдать всего одно правило, и оно дало нам так много. Оно дало нам сообщество. Оно дало нам место, где мы свои.

— Ладно, — говорит Стивен, убеждая себя. — Хороший день.

Я целую его.

— Я сказала ему, что это олени, — говорю я. — Если он начнет копать, скажем, что они появляются не всегда. Скажем, что в Солт-Коув недавно видели одного, и ничего не случилось. Зи ничего не скажем. Будет хороший день.

Он целует меня в ответ.

— Возьмем большой плот, — говорит он. — А на ужин будут хот-доги.

И это работает. Работает весь день, где-то до четырех.

Я сижу под зонтом, наблюдаю, как Стивен, Каллум, Зи и их друзья болтаются на плоту, подбрасываемые волнами. Не могу наглядеться на Каллума — глазами запасаюсь  им. Хочу, чтобы он вылез на берег мокрый, плюхнулся на песок, попросил LaCroix и начал долгий рассказ о своей кампании в Dungeons & Dragons .

А потом Кэтлин Кеннеди говорит:

— Тебе не кажется, их в этом году больше? Мне кажется, их больше.

Каллуму одиннадцать. Хороший возраст. Мне нравилось быть одиннадцатилетней. Моя семья не делала ничего особенного летом, но я до сих пор помню, каким волшебным было то лето. Даже берег казался Нарнией.

— Они размножаются, как олени, — продолжает Кэт. — Может, глобальное потепление разрушает экосистему, понимаешь? Все вышло из равновесия? Литваки, теперь Том Докс… Сердечный приступ? Серьезно? Надо что-то делать.